Усмехнулся старый Кехсэй-Сабарах, присел на корточки перед ханским креслом так, чтобы смотреть хану в глаза.

– Да, Тэмучину было тогда лет шестнадцать, – сказал он, – но ты, хан, взрослый мужчина, скажи мне: кто мог слышать слова Бэктэра, кроме братьев, убивших его? Кто мог знать его последние слова, чтобы рассказывать об этом людям? Такой оборот дела был выгоден Тэмучину, чтоб не запятнать род слухами о предательстве Бэктэра! В шестнадцать лет он был умнее нас с тобой нынешних, хан. Это нам с тобой нужно в альчики-бабки играть, а не войны вести!.. А если говорить о предательстве, так оно окружает каждого великого военачальника и в какой-то момент губит его…

Так сказал старый воин и замолчал, словно обессилев, но Тайан-хан уже слушал его с прежним любопытством, как ребенок слушает отца, и не хотел, чтобы тот прерывал свой рассказ.

– Кто знает: отчего поссорились андаи?

– Никто, – отвечал Кехсэй-Сабарах. – Но уже через сутки к Тэмучину стали стекаться монгольские нукеры… Даже старый друг Хорчу отделился от Джамухи и ушел к его андаю. Он якобы видел сон и во сне рыжую корову, которая рогами раскидала сурт Джамухи, норовя забодать и его самого. А комолый вол, который вез сурт Тэмучина, замычал, что, по словам Хорчу, обозначает царствование Тэмучина…

– Эхо слухов, – сказал Тайан-хан, глубоко и успокоенно вздохнув. – Жалею, что не поговорил с тобой раньше!

– Ты не любишь правды, – покачал головой Кехсэй-Сабарах. – Ты предпочитал наветы, доносы, сплетни.

– Оставь! Чего уж теперь! – хан растер ладонями красные и опухшие от бессонницы веки. – Я пригласил тебя для другого… Посмотри: нет ли кого рядом с нами?..

– Только мы с тобой, хан.

– Тогда слушай, мой верный пес: я дам указ, который подчинит тебе все найманские войска. Если их собрать вместе, то и сейчас их будет втрое больше этих… – Он кивнул головой за свое левое плечо. – Возьмешь несколько тойонов, прорвешься к Кучулуку. Он, Джамуха и Тохтоо-Бэки пусть соединятся и идут сюда!..

– Вряд ли они захотят подчиниться твоему приказу. Среди них нет единства, – сказал мудрый старик, что взбесило Тайан-хана.

– Ты!.. Ты тоже отказываешься подчиняться мне, своему хану?!

– Но ты снова не слушаешь моих советов, хан. Что толку барахтаться в болоте? Только еще глубже увязнешь. Зачем толкать людей на бесполезную смерть, тем более что они уже отравлены великодушием победителей и надеждой на продолжение жизни. И это правда, хан. А ты, как всегда, обижаешься на правду…

Хан рванул легонько ворот, словно пытаясь избавиться от удавки, но дух упрямства не покинул его.

– Что ж… – проговорил он. – И в обычное-то время не разберешь, где правда, а где ложь. Значит, для меня все кончено, но что я, горстка праха… Конец найманам, великим найманам! Что мне облака, которые превращаются в тучи, извергающие молнии! Ты скажи мне, великий воин, знавший моего отца: как вызволить моих людей из рук степных разбойников, о которых еще вчера никто не слышал ни в одной стране света? Почтенный старец мой, выполни последнюю просьбу своего хана – доскачи до Кучулука, чтоб соединить твою мудрость с его доблестью! Спасите нашу славу и наш народ – разбейте разбойников!

С трудом, разогнув колени, Кехсэй-Сабарах встал во весь рост и подернул сутулыми плечами, словно освобождаясь от ноши.

– Ты говоришь пустое, хан… Ты не понял меня, а значит, не поймут и Кучулук с войском…

– Предлагаешь завернуться в кошму и лечь спать?

– Еще твоему отцу я служил меткой стрелой и бьющей пальмой, я раб хана с тех пор, как помню себя, и счастлив этим. Я сказал тебе все, что думаю: не веди людей на истребление. А теперь, если скажешь – пойду, велишь умереть – умру, – понурил седую голову Кехсэй-Сабарах. – Мне не привыкать…