– Отец поставил меня перед выбором – магия или война, – тем временем продолжал Гутор Форк. – Я выбрал первое, совершенно не намереваясь исполнять волю отца. Я прогуливал уроки в школе, пренебрегая учебой. Вместо этого я почти все время проводил у лепрекона Калвага, старого башмачника. Он полысел на своей работе, но был предан делу, ежедневно создавая потрясающей красоты обувь. От клиентов у него не было отбоя. Однажды, отец послал меня забрать у него свой заказ, и я остался навеки заворожённый процессом. Своими маленькими скрюченными пальцами лысый лепрекон творил просто невообразимое. Он ловко сшивал между собой разные куски материй, мастерски орудуя иголкой, так, что казалось, будто она снует в воздухе самостоятельно. А когда он подходил к железному сапогу и поднимал свой маленький медный молоток – начинало твориться настоящее чудо.

Я стал учиться его мастерству. Калваг был хорошим учителем. Терпеливым, внимательным и справедливым. Он верил в меня. Я даже жалел, что не он мой отец, – Гутор замолчал. Детские воспоминания отразились у него на лице. Оно было задумчивым и грустным.

– И тогда ты стал башмачником? – помог ему Финн. Откровенный рассказ отца смущал его, но он хотел услышать продолжение.

– Нет. Нет, конечно, – грустно улыбнулся отец. – Когда мой отец обо всем узнал, то запер меня на неделю дома. Я не мог ни выбраться к Калвагу, ни пойти в школу. Я должен был оставаться под домашним арестом до тех пор, пока не изменю своего решения стать башмачником. Отец был неумолим. Я просил его, пытался объяснить, как это важно для меня, но он был глух ко всему, что касалось унизительной, по его словам, работы для джентри. Я чуть не опозорил его и семью – так он считал.

Голос отца стал глухим. Воспоминания его переживаний передались Финну. Он сочувствовал ему, хоть и продолжал считать ремесло башмачника не достойным славного имени Форков.

– Но хуже всего то, – продолжал отец, – что он приложил все усилия и все свое влияние, чтобы уничтожить добрую репутацию Калвага. Лепрекон больше не смог работать в нашем городе и, по слухам, был вынужден перебраться поближе к границам Королевства. И в этом был виноват я.

Вскоре я уступил натиску отца и продолжил учебу, только уже на кафедре военной методологии. Отец решил, что раз маг из меня не вышел, то военная дисциплина наверняка отвратит меня от недостойного увлечения. Под грузом чувства вины и долга я на долгие годы потерял интерес к ремеслу башмачника.

Форк старший замолчал, переводя дыхание. Финн тоже молчал, обдумывая слова отца. Ему даже казалось, что он понимает, что мог чувствовать юный Гутор, когда отец заставил его отказаться от мечты. Удивительно, но быть башмачником действительно то, о чем, видимо, мечтал его отец с тех пор, как был в его возрасте. Странное ощущение возникло у Финна. Он сопереживал отцу и уже не мог, как прежде презрительно относиться к тому, чем он занимается. Даже чувство стыда куда-то исчезло. «Мой отец башмачник» уже не звучало как-то несправедливо-обидно.

– Что произошло потом? – как можно мягче поинтересовался Финн. Он с волнением предчувствовал, что дальше, возможно, речь пойдет о матери.

– Повзрослев и закончив обучение, я стал читать лекции на кафедре военной методологии. С отцом отношения стали лучше, но напряжение сохранилось на всю жизнь. Я так и не смог простить ему то, что он сделал со старым башмачником, а он мне, говоря его словами, – попытки предать семью. Появление Элиаф в моей жизни немного примирило нас.

Я никогда раньше не говорил тебе о маме, – отец неожиданно приподнял голову и внимательно посмотрел в глаза сына. – Она была замечательной. Лучше ее я не встречал. По сравнению с ней меркли даже самые прекрасные цветы, которые она выращивала. А она была мастерица в этом деле. Возможно, ты помнишь, что раньше на месте мастерской, находилась ее оранжерея.