… И вот сейчас, стоя здесь, в кухонном дверном проёме, и дрожа как осиновый лист, я, кажется, нашёл ответ на вопрос: «Кто стоял по ту сторону штор, сверкая своими кошачьими глазами?»

– Это была совесть, – прошептал я наконец, и по моим щекам вновь потекли слёзы. – Это была госпожа совесть. Я всю свою жизнь прикрывался мнимой добродетелью, не понимая, что всё, что я представлял, было ложью, самообманом, затмившим мне глаза, словно густой туман. Я видел чрезмерно театральные лица и лживые признаки чувств у людей, окружавших меня, потому что хотел их видеть, а не потому, что их лица и чувства являлись таковыми на самом деле.

Очки, через которые я видел всё в грязном и порочном свете, спали, и я увидел… Боже, что я натворил…

Они не идеальны, да, но и я не ангел тоже. Пытаясь вернуть мнимую справедливость, я пал. Пал в бесконечную тьму. Сколько бы я раз ни говорил, что я невиновен, – этого всё равно будет недостаточно, чтобы заглушить правду, скрывающуюся за чёрной пеленой. Я… никак не мог принять, что не являюсь олицетворением правды во всём мире. Я не искал истину, которая на самом деле не всегда лежит на видном месте, а просто мысленно очернял всех вокруг себя и считал, что являюсь лучше их в моральном и духовном плане.

Скрип колеса где-то вдалеке. Я начал тереть ладонью лоб.

Однако одного самолюбования мне было недостаточно. Пытаясь доказать, что они были неправы, я вступал в перепалки с членами своей семьи, не брезгуя переходить на крик, а иногда и на что похуже. В конце концов, это должно было вылиться во что-то более серьёзное. Я знал, что этот день настанет, и он действительно наступил. Я им прямо сказал, что они бесчувственные старые дураки, причём ещё и лицемерные, а также припомнил им всё, что, как мне показалось, доказывало мою правоту. Их реакция на это ничуть меня не удивила. Они были возмущены теми словами настолько, что стали похожи на змей, которые выгнулись s-образной формой, чтобы в следующий миг наброситься на свою жертву.

В течение того времени, как я пытался доказать родителям всё, что хотел, мать, как обычно, истерично хохотала и ловко парировала мои выпады доводами, которые вели меня в тупик, а отец, нахмурившись, внимательно слушал нашу с мамой перепалку, готовясь вставить поперёк всего свой фирменный и единственный довод, который он практически всегда использовал в таких случаях. Когда я закончил, переспорив свою мать по многим пунктам (ну естественно – я же был прав), отец, сжав кулаки, пошёл ко мне. Пока он шёл, его скулы нервно дёргались, а губы слегка подрагивали, но, когда он подошёл ко мне вплотную, вся нервозность на его лице мигом испарилась. Тогда (как и всегда) я знал, что он хотел меня ударить, и прекрасно знал, куда. Когда его ладонь была уже на полпути к моему лицу, я ловко отвел её своей рукой, и удар прошел мимо.

«Что же это такое? – выразило его лицо. – Этот сопляк что… увернулся от моего молота, приносящего закон и порядок в мои земли?»

Тогда меня это позабавило, хотя я никак не выразил это. Мне всегда нравилось это выражение его лица – тупое удивление, – потому что оно очень хорошо его характеризовало. Отец считал, что абсолютно всё можно решить силой. «Какой-то сопляк умничает? Удар. Кто-то плохо на меня посмотрел? Что-о-о-у-у? Удар! Мой несокрушимый молот всё… сокрушит, ибо он – закон!» Да, отец и мать друг друга стоили, это уж точно.

Я видел, как вены и жилы на его шее напряглись. Он был просто в ярости и не знал, как её выразить в достаточной мере. Но, в отличие от матери, отец не мог долго злиться. Всё-таки что-то в нём было, хотя я так и не смог понять, что.