Удрученно оцениваю нанесенный ущерб и снова сатанею от злости. Повсюду осколки, пустые бутылки, перевернутые тарелки, растоптанная еда, прилипшая к полу, на столе белая пыль и разлитое шампанское, на обивку диванов вообще смотреть не могу без рвотных позывов. Кто-то, кстати, не выдержал и блеванул в горшок с пальмой у окна. Вонь в комнате стоит соответствующая размаху проведенного мероприятия.

Подхожу к террасе и распахиваю настежь дверь, а там тоже похожая картина. Ладно хоть никто не спит, кроме одной припадочной наверху. Золушка, блядь, в лабутенах.

– А если бы соседи и правда вызвали ментов?

– Зачем им менты? Ты вон быстрее примчался, – раздраженно бросает Викки. Ее приятель благоразумно помалкивает и не суется.

– Встали оба. Быстро, – рявкаю я. – И убрали тут все, или ты, Викуля, больше от меня ни рубля не получишь. Будешь жить на свою зарплату.

– А он че? Тебя типа содержит? – оживает Ванек. Дошло наконец, до его тупой башки, что он ни хрена не богатую наследницу себе отхватил.

– А ты сам прикинь, сколько в театре безымянным актрисулькам платят, – добиваю я. Парень резво встает, деловито смотрит на часы.

– Викуль, я что-то засиделся. Давай, завтра созвонимся? – одернув футболку, он двигается в сторону двери и благополучно растворяется во мраке московской ночи.

– Ну вот, еще одни серьезные отношения закончились, – не скрывая сарказма, ухмыляюсь я.

– Ненавижу! Ты вечно все портишь. Задушил меня своей опекой, – истерично верезжит сестра и размахнувшись со всей дури швыряет в меня туфлей. Той самой, что потеряла розоволосая золушка, пока я тащил ее обмякшую тушку на второй этаж. Каблук слегка задевает мою щеку, оставив царапину, потом раздается грохот. Гребаный лабутен расхерачил зеркало на стене.

– Отлично, добавила себе уборки. Не сиди, Вик. Начинай. Скоро утро, – дотронувшись до царапины, размазываю между пальцами кровь и несколько секунд пристально смотрю в присмирившее виноватое лицо сестры. – Послушай меня внимательно. Если не возьмёшься за ум, я устрою так, что тебе придется съехать.

– Мы оформляли ипотеку на двоих, – слабым голоском вякает сестра.

– Но плачу ее я один, родная.

– Черт с тобой, я приберусь, – обречённо вздыхает, сползая с дивана. Крыть ей нечем, придется уступать и подстраиваться.

– И никаких больше тусовок у нас дома.

– Ладно, – смиренно кивает Викуля. Может же, когда захочет.

– Утром чтобы все блестело. Я спать.

– А с девчонкой, что делать? – летит мне в спину.

– Как проспится, вызовешь такси и отправишь домой.

Мою спальню от погрома спас замок на двери. Когда все детство и юность проходит в доме, переполненном детьми, начинаешь особенно ценить личное пространство. У меня никогда не было своей комнаты, только кровать и письменный стол, но я не жаловался, и не считал себя обделённым. Мы все так жили, не догадывались, что у кого-то бывает иначе, и были абсолютно счастливыми… до определённого момента.

Изменения начали происходить в подростковом возрасте. Гормональные всплески, максимализм, потребность в уединение и тишине, когда хочется закрыться ото всех, подумать о своем, без жужжащей над ухом болтовни братьев, друзей пригласить, девчонку, или заняться чем-нибудь запретным: порнушку глянуть, подрочить. Вполне себе естественные желания и потребности, но мне все это было недоступно. Приходилось искать варианты, ныкаться по углам, прятаться в саду.

После поступления в институт и переезда из родительского дома в Москву легче не стало. Студенческое общежитие – это те же яйца, только в профиль. Еще и условия в разы хуже. Очередь в туалет, душ по расписанию, уборка, готовка – все на тебе и с сексом тоже напряг, но ничего, как-то выкручивались с парнями. Сегодня один девушку приглашает, завтра другой, а Серега Копылов, вообще, не заморачивался. Ему и при спящих на соседних кроватях нормально кувыркалось.