Нетрезвые женщины – тема очень интересная. Дамы преображаются – при небольшом опьянении лихорадочный блеск глаз застилается дымкой, изгиб губ становится всё соблазнительнее, движении плавные и манерные, голос делается грудным и каким-то бархатным. С увеличением дозы алкоголя взгляд потухает, губы становятся более расслабленными и устают держать чёткую форму, все жесты сводятся к извечному женскому – подпереть кулаками щёки и раскачиваться в такт словам сентиментальной рассказчицы. Но зато душа… она готова принять на себя всю боль мира, трогательно сочувствовать и кидаться с утешающими словами. Осоловевшие товарки утирают глаза от навернувшихся слёз, всхлипывают и складно, в унисон, испускают вздохи. Сия участь не миновала и нас, мы точно такие же женщины, как и миллионы других на земле. В общем, наше дамское общество к этому времени состояло из трёх напившихся граций, из которых две русские и одна немка.

– Может, споём? – Свету потянуло на песнопения. Я также дошла до кондиции и готова была выступать хоть в большом концерном зале кремлёвского дворца, причём сольно.

– То-о не ветер ветку клонит,

Не-е дубравушка шумит.

То моё, моё сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит….

Одна из самых любимых нашим народом песен неторопливо и тягуче разливалась широкой рекой по ночному Фьзоле. В обнимку с подругой размеренно раскачивались из стороны в сторону и вкладывали всю душу в это пение. Фрау Майер невесело выводила что-то на немецком. Глаза мои прикрылись от растроганных чувств и я предалась горестному сожалению о чём-то. О чём? Что или кого оплакивало, по какому поводу терзалось, от чего стонало моё сердечко, не знаю, но было так хорошо и душевно!

Поздний телефонный звонок, с обозначенным позывным «Добрый молодец», прервал возвышенно – одурманенную атмосферу:

– Привет, солнце моё, как вы?

Голос показался мне таким уставшим, что я тут же начала его жалеть и всхлипнула в трубку:

– Бедненький ты мо-ой!

– Что происходит? Всё в порядке? – Добрынин баритон выдал тревожные нотки.

– Не-ет! – простонала я и совсем разнюнилась: – Она пове-есилась!

– Кто-о?.. Света? Бригитте? – он всполошился не на шутку, в таком родном тембре послышался неподдельный испуг.

Я снова шмыгнула, попыталась что-то сказать, но от переизбытка эмоций только глухо каркнула невнятное.

– Дай трубку Свете!

Послушно выполнила указание, навалилась на стол, широко открыла глаза, чтобы не заснуть на месте, и отрешённо уставилась на луну. Сейчас завою!

Светик выдала то же самое, что и я – «да, нет, не знаю» и передала аппарат дальше по цепочке, фрау Майер. Та промычала по-немецки про тяжёлую жизнь и своих лучших русских подруг, и, в свою очередь, сунула телефон личной тени Густаву. Единственный трезвый из нас, охранник давно сидел в конце стола, сложив руки на груди, и терпеливо ждал окончания спонтанного девичника. Он поговорил с Добрыней и успокоил взволнованного герра Стрельникова, что все живы, только три фрау чуток перебрали.

Дальше помню совсем смутно. «Шнель, шнель» – эти слова одними из последних отпечатались в памяти, вызывая ассоциации с фильмами о войне. Скорее всего, по указанию Добрыни секьюрити нашей новой подруги разгонял ночной шабаш по улице Виа Корсика, четырнадцать. Да, ещё обрывки фраз Светки, повисшей на Густаве, и твердящей ему на чистейшем русском языке, что немецкие мужчины тоже хорошие, почти такие же как наши, вот только души им не хватает, понимаешь?.. Души!.. И снова «Шнель, шнель»….

Утро было тяжёлым. Я отлепила голову от подушки и с большим трудом поднялась к одиннадцати часам. Первым делом проверила телефон – четыре смс-ки от Добрыни.