Стала Белая река Черной на целый год, и был то год несчастья и слез. Так я маму и не нашла. Лишь река у меня и осталась.

…Агидель замолкает, отворачивается, но я успеваю заметить, как одинокая слеза скатывается по щеке.

– Спой, Инсебика, – просит она. – Спой для меня. И для моей мамы.

И я пою. О южной женщине, отвергнутой и забытой, о ребенке, у которого никогда не было друзей, обо всех изгоях и одиночках. Мир затихает, прислушивается, а Агидель плачет – плачет горько, навзрыд, словно никогда не плакала до этого.

* * *

Мы танцуем под дождем и поем у костров. И считаем звезды. Варим чай – выплевываем чай. Потому что получилось невкусно – ну что ж, бывает! Рассказываем истории, собираем красивые камешки на берегу.

Я приношу Агидели угощения из аула, а она мне собирает орехи. Вместе наблюдаем за соколами и их птенцами. Ищем новые тропы. Придумываем новые желания – и раз за разом прыгаем в полноводную, добродушную Белую реку. Греемся на солнце.

Живем нашей лучшей жизнью.

А в один день карабкаемся, падаем, пыхтим, помогаем друг другу – и наконец взбираемся.

– Как думаешь, – вдруг говорю я, сама от себя не ожидая. – Белая река даст мне денег? Если я очень-очень попрошу? Если мне… очень надо?

Агидель смотрит на меня, и под взглядом ее прозрачных глаз я сжимаюсь. Я готова услышать любой упрек, вытерпеть любое порицание, но она отвечает:

– Если очень надо – река поможет. У нее ведь тоже душа есть, так матушка моя говаривала… Если твое желание, Инсебика, самое искреннее, самое жгучее – оно обязательно исполнится.

Замираем на краю скалы, и я жмурюсь. Представляю, как заплетаю шелковую гриву Яловика, как седлаю его и мы мчим через степь, оставляя позади и аул, и леса, и Белую реку, и Урал, и весь-весь мир… Мы мчим в неизвестность и бесконечность. И почему-то еще всплывает в мыслях добрый смех деда. «Девица-джигит!» – смеялся он, когда был жив.

– Сейчас! – подаю я знак и распахиваю глаза.

И вновь мы прыгаем, взявшись за руки. Белая река кружит нас в своих водах и возвращает к берегу, подталкивая течениями и не давая уйти на глубину.

Когда наконец ноги нащупывают каменистое дно, я перестаю грести и иду. Рядом пыхтит Агидель. Она выскакивает на берег, словно серебристая рыбка, и смешно отряхивается от воды.

По взгляду понимаю, она снова загадала увидеть солнце. И снова ее желание сбылось.

Вот счастливая…

– Не дала мне река денег, – вздыхаю я.

Я вроде и не надеялась, вроде перестала верить во всякие чудеса. Тогда почему на сердце так горько? Будто меня оттолкнули, словно мне не поверили… Была ли я недостаточно напориста? Не так убедительна?

По привычке выжимая волосы, неожиданно нащупываю что-то твердое. Озябшие пальцы вытаскивают из потяжелевших прядей один камушек, второй… От внезапной вспышки отраженного солнца я жмурюсь, а Агидель вскрикивает.

– Звезды… – шепчет она.

Но всё же ошибается. Завороженно я смотрю на четыре крупицы золота в своей ладони и вижу в них отражение всего мира.

– Это золото… Золото, Агидель!

Агидель разочарована – лучше бы это были звезды, но вот она улыбается шире, и мы вместе прыгаем, держась за руки. Я смеюсь, потому что Белая река исполнила мое желание и Яловик будет жить. Агидель смеется – потому что смеюсь я.

* * *

Отнесла я родителям речное золото, чтобы спасти дедовского коня, а они починили крышу да одежды накупили. И к концу осени, будучи не в силах подниматься на ноги, мой Яловик умер. Теперь от деда у меня ничего не осталось.

И всю зиму Белая река звалась Черной, потому что потемнели ее воды, и больше мы с Агиделью в нее не прыгали.

– Не дает улова, – жаловались рыбаки. – Не жалует нас река… Почернела, покрылась льдом и отреклась от своих людей. Нехорошо…