– Что будет, я и без тебя, милая, знаю. А вот о том, что было, если правду расскажешь, то позолочу ручку. А? Слабо?

– Зачем ты, служивый, Мучу хочешь обидеть? Муча всё видит! – цыганка схватила Толика за руку, закрыла глаза и что-то быстро забормотала. Потом вперила свой хищный взгляд Толику в лицо и произнесла. – Дом казённый вижу. Он тебя по жизни преследует. Ты от одного дома к другому кочуешь. Плохие это дома. А если ещё раньше глянуть, то вижу как ты малец кричишь. Взрыв страха в тебе, он переходит в этот громкий крик. И кровь везде: на полу, на стенах, на тебе, на женщине, что рядом с тобой. Это мать твоя. На ней больше всего крови.

– Хватит, Муча – прошептал побледневший Толик. Он вытащил деньги, спрятанные во внутренний карман, и протянул цыганке. – Возьми сколько хочешь.

– А не буду я у тебя ничего брать. Не грусти, солдатик! Жизнь наладится у тебя. Сейчас поехали к нам в шатры на равнину. Праздник у нас сегодня. Будем песни петь.

– А, поехали, – согласился Толик. И понесла его жизнь дальше…

Добрался Толик до дома только к июлю. Анна ладила топор, собиралась идти за дровами в соседнюю лесополосу, когда сын встал перед ней на пороге. «Мамка!» – только и смог произнести Толик, а она и вовсе упала ему на грудь и заплакала. Со слезами уходила беспричинная боль, грызущая изнутри тревога. Взамен им пришло облегчение и надежда на то, что жизнь обязательно должна наладиться.

Последний летний месяц перевалил за середину. По утрам на луга уже выпадали холодные росы, дни стали короче и прохладнее. Близился медовый спас – праздник сладкий от тягучего карамельного мёда, хмельной от медовухи.

– Мам, я сказать тебе чего-то должен, – Толик мялся, копался ложкой в густой каше.

– Раз должен, то говори, – Анна пристально поглядела на сына. – Ты ведь давно чего-то удумал, только разговор начать никак не можешь. Я тебя насквозь вижу.

– Жениться хочу, мам.

– Жениться – это хорошо. Было бы только на ком жениться. Я что-то рядом с тобой женского пола пока не видела. Или обрюхатил кого втихаря?

– Нет же, мама, – Толик затряс головой, – придумаешь тоже. Когда же я мог успеть-то?

– Сейчас скороспелок пруд пруди. Но ты в голову не бери, нет – так нет. Невесту когда показывать будешь?

– Ну, – Толик замялся, – не из местных она. Я к тому разговор и завёл – смотаться мне кое-куда надо. Встретиться мы с ней договорились в конце лета, если не передумаем.

– Ты, гляжу, не передумал? – улыбнулась Анна.

– Я – нет. Теперь слово за ней.

«Золотая моя мать, – думал Толик, сидя в поезде. – Верит мне, понимает с полуслова. Ни грамма сомнения в глазах не прочитал, когда сказал, что должен жениться. Раз мужик решил, значит не надо ему перечить. Может, оно и правильно. Что толку пытать недоверием, да сомневаться в правильности выбора?»

Так в первый день пути и заснул с мыслями о матери. Последующие дни были похожи один на другой: поезд погромыхивал на стыках путей, дребезжала ложка в стакане с остывшим чаем. В последнюю ночь Толик видел сон о том, как ведёт его Зиля по Каратепским лабиринтам. Солнце светит ярко, каждый камень ласкает. Вдруг Зиля останавливается, поворачивается к нему лицом и говорит, что мол, не знает куда идти дальше, что заблудились они. И слёзы блестят у неё на глазах.

Сон оборвался внезапно – проводница зычным голосом объявила прибытие в Самарканд. Толик быстро собрал свои вещи и окрылённый направился к выходу из вагона, навстречу своей судьбе. Вышел на перрон, огляделся. Среди толпы встречающих ни Зилолы, ни Шавката не было. Когда перрон опустел, Толик, разочарованный, присел на скамейку, закрыл глаза, подставил лицо жаркому азиатскому солнцу и подумал: «Да, так и должно быть. Испугалась Зилька за вора замуж выходить. Так ведь, и правильно. Сколько у неё их ещё будет женихов-то порядочных? Зилька красивая, на ней любой жениться захочет!» И в этот момент услышал прямо у себя над ухом: