Когда Гоген покидал своего одноухого друга в Арле, он отметил, что Винсент все еще продолжает экспериментировать. То, что в то время с точки зрения современников казалось слабостью, ахиллесовой пятой, с годами стало бессмертной твердыней, подобной башне, для всех художников, кто ныне пытается сбежать от эскапизма в реальность. Из этого трио Ван Гог – самый реалистический, самый разнообразный в своих темах и практически универсальный в своей недолгой попытке отразить разнообразие граней жизни.

Вот по этим причинам мы и выбрали Ван Гога и его искусство. Мы последуем по проложенной им тропе и своими глазами увидим Арль и уже упомянутые места, которые были увековечены на картинах и рисунках этого великого реалиста нашего времени. Америка сейчас испытывает глубокий интерес к Ван Гогу, и мы уверены, что друзья Бурлюка будут внимательно следить за нашей работой, нашим эстетическим исследованием славного прошлого.

В. Ван Гог. Цветущие ветки миндаля. Январь 1990

Мои дорогие детки-57. Это я начинаю писать нашу книгу.

22 сентября, 1 час ночи, 1949 года

«До свидания мама, не хочу сказать “прощай”, берегите здоровье и возвращайтесь домой к нам; я должен ложиться спать, завтра решаю проблему нашей компании» – Додик поцеловал меня в обе щёки и также Патриша. Телефон: «Папа забыл на моём столе книжечку с адресами, как быть?» – Ола Юнгбек^>6.

23 сентября 1949 года

В 10 часов автомобилем Никиши Nash^>7 выезжаем на пристань на 48-й улице, на Гудзоне. Sobieski^>8. Я сижу около Никиши, папа, Жани, М.К. на «хозяйственных местах». Трафик на Канал. В 11 часов дня серый прекрасный Никишин автомобиль остановился у пристани.

На причалках белый, высокий корабль, вид чистый и обеспеченный. Смотреть нашу каюту никого не допускают. Никиша, Жани – в слезах; они заливают её красивые светло-синие глаза и текут по щёчкам, это печалью наполняет моё сердце, М.К., её золотую пушистую головку целую много, много раз, ребёнок тих и не оставляет мою руку. Никишу целую в обе щеки и смотрю в его тёмно-синие «бабушки Лили» (матери папы)^>9 глаза: «Мама, мама, вы с папой всё уезжаете от нас, и не увидимся так долго. Искусство, искусство, но папа достиг уже всего, он – гений, этого никто не может отрицать, да папа и не нуждается в оценках – он гений». Тихо, тихо ползут мостки в левую сторону, потом их убирают, и дети наши уплывают, нет, это я и папа плывём на буксире, играет молодой итальянский оркестр из 6 человек; плач, машет крохотная ручка М.К., Никиши лицо в очках, Фрэнк Бенкер^>10, Анна Лебой^>11. Sobieski тихо ползёт мимо небоскрёбов, Бэттери-парка, Статен-Айленда, Санди-Гука: маяка на нём нет^>12.

4 часа дня. «Пилот»-буксир отходит от нашего корабля, в капитанской рубке человек в шляпе с толстым лицом с прищуренными глазами сходит с Sobieski на моторную лодку, она быстро делает круг вокруг «Пилота»-буксира… лоцман вывел в океан Sobieski. Качает, ветер, волны в белых гребнях: «будет купать» – сказал бы Додик. Мы с папой сидим на деревянной скамье для 5 человек; в лиловой дымке тонет Джонс-бич^>13, а дальше линий не видно. Гонг на обед. Мы с папой идём спать в каюту № 329 – на 8 человек, но сейчас занятую только нами. Качает, трудно слушаются замки чемоданов. Маруся надевает ночную рубашку – подарок Рии Риппенбейн^>14, розовую, мягкую, тёплую и залезает в койку головой к двери. Качает: «крепись, моя дорогая, мы едем для искусства, нам нельзя уже откладывать путешествия; трудно, неудобно, но это необходимо для нашего успеха», – говорит папа, ложась в другую койку ногами к двери. Качает, качает, шумит ветер вентиляторов, горит в каюте электричество, Маруся привыкает к новому жилью.