Ведь все неудачи начались именно тогда, когда у нас появился МакКриди. Сначала якобы неудавшийся побег – а что, если русские попросту запустили этого чертова ирландца вместо беглецов, чтобы внедрить его в мою группу? Потом фиаско в Ревеле и в Мемеле. Да и в Кёнигсберге, если он не был узником, а был в сговоре с пруссаками, все понятно, почему наше дело провалилось, а нам еле-еле удалось бежать… Да, все встает на свои места. Ведь после того, как мы бежали из Кёнигсберга, возвращение в Англию прошло гладко – не было этого проклятого рыжего пьяницы, чтобы вставлять нам палки в колеса.

Значит, МакКриди… Конечно, логично было бы сдать его Дженкинсону – они бы его выпотрошили, и он через неделю оказался бы на тайбернской виселице. Но намного лучше для меня лично было бы попробовать провернуть дело самому. Ну что ж…

Я подошел к той самой двери, через которую только что вошел МакКриди – над ней еще висела надпись, «Герб Букингемов», с аляповатым изображением желтого щита с красным львом и синей лентой с тремя желтыми кружочками. МакКриди сидел у барной стойки, и бармен как раз наливал ему пиво. Я уселся на табурет рядом с ним и сказал бармену:

– Мне такой же и один для тебя.

Понятно, что пить он не будет, но деньги себе возьмет. МакКриди с удивлением повернулся ко мне, и удивление перешло в ужас.

– Ну что ж, Джон, давно не виделись, – ухмыльнулся я.

31 июля 1801 года. Североамериканские Соединенные Штаты. Нью-Йорк. Джон Мартинс, он же Иван Мартынов, изобретатель и предприниматель

«Не тот это город, и полночь не та», – процитировал я про себя. Конечно, до полуночи еще далеко, но темно было, как у… ну, вы меня поняли, в… Ну, вы меня, я надеюсь, опять поняли. Ну не освещают здешние улицы по ночам, да и гулять по ним, разве что по Бродвею, не самая лучшая идея – лихих людишек здесь, может, и поменьше будет, чем в Южном Бронксе в далеком будущем, но встреча с ними для обычного человека, как правило, чревата разными неприятностями, вплоть до летального исхода.

Конечно, в этом городе имеются констебли, а также ночной дозор, состоящий из местных жителей, но их слишком мало. Вот только со мной мало кто хочет связываться – я и в наше время считался амбалом, с ростом в метр девяносто два и весом в сто пятнадцать кило, причем жира у меня почти и не было, а силы вполне хватало для того, чтобы завязывать узлом металлические прутья. А здесь я и вовсе гигант, а если кому и этого покажется мало, то я могу вспомнить, что в детстве ходил в секцию самбо, и кое-что помню из того, чему меня учили в спортзале «Динамо».

Так что ничего и никого я не боюсь. А еще я вижу в темноте пусть не как кошка, но все равно довольно-таки неплохо. Может, поэтому я люблю гулять по ночам – какое-никакое, а все же развлечение. Несколько раз меня пытались взять на гоп-стоп местные налетчики, либо нью-йоркская шантрапа показывала ловкость своих рук, стараясь обшарить мои карманы, но ни разу у них ничего из этого не получалось. А иногда я заваливался в одну из матросских пивных рядом с портом на Саут-стрит, чтобы пропустить глоток-другой рома.

Вот только не дома я, не дома. Хотя, конечно, что такое для меня дом? Маленький городок на Волге, в котором я родился в далеком тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, практически сразу после смерти Сталина? Питер, где я жил с четырнадцатилетнего возраста, а затем учился в мореходке? Или траулер «Метрострой», на котором я служил вторым механиком, и надеялся перебраться на другой корабль и стать первым? А в феврале семьдесят девятого траулер попал в шторм у берегов Норвегии, и последнее, что мне запомнилось – это как я работал в машинном отделении, когда тревожно взвыла сирена, и корабль заходил ходуном. А затем я грохнулся головой о то, что стало палубой, хотя еще недавно было подволоком