– Александр, ты иди к дороге, понаблюдай там… и аккуратней. Витёк, вы с Вовчиком яму копайте, а я Олежку пока в порядок приведу. Чтоб пред Богом предстал как положено. – Никита скинул с себя плащ-палатку. Дождь неожиданно прекратился. Лишь крупные капли, сброшенные с самого верха деревьев, еще падали, норовя попасть за шиворот, неся разгоряченному телу прохладу.

Могилу копали молча. Земля, насыщенная влагой, оказалась податлива. Тонкие корни деревьев сочно брызгали, словно лопались под ударами лопат и не сопротивлялись.

Никита застегнул на Олеговом камуфляже все пуговицы, на берцах окровавленные шнурки завязал на два узла накрепко, навечно. В кармане оставил зажигалку. Пачку сигарет «Прима» разорвал пополам, на две части, одну часть с одной сигаретой засунул в нагрудный карман мертвого товарища, другую в свой карман.

Дно могилы, утрамбовав ногами, застелили ветками деревьев, на ветви расстелили плащ-палатку. Опустили тело, сложили руки крест-накрест, а в левую ладонь вложили рожок от автомата.

– Спи спокойно, дорогой наш товарищ Олежек. Пусть земля тебе будет пухом, – Никита неумело перекрестился, за ним перекрестились остальные. – Верь, мы за тебя отомстим.

Плащ-палатку с телом обвязали ремнями, верх могилы, плотно один к одному подогнав, закрыли дрючками, как закрывают мусульманские могилы, и торопливо засыпали землей. Когда над холмиком соорудили крест, из-за облаков пробилось солнце. Небо обдало бездонной голубизной. Они молча постояли над могилой. Трижды подняв автоматы, клацнули, всякий раз передергивая затворами.

Александр – донской казак с сине-бордовым шрамом на левой щеке, прохрипел осипшим голосом:

– Дождь его загубил, дождь, – подсоединил рожок к автомату, вогнал патрон в патронник и повел покатыми плечами. – Кабы не дождь, он не потерял бы тропу. А так… вода траву спрямила, след нарушила, он с тропы и сбился… спешил.

С ним никто не спорил. Были заняты своими мыслями. Но каждый думал об одном и том же: на месте Олега мог быть любой из них. Просто ему кости судьбы так выпали.

Отойдя от могилы, попадали кругом, несмотря на сырость, пренебрегая всеми требованиями предосторожности, только автоматы сняли с предохранителей. Усталость сладостной истомой обволакивала расслабленные ноги, тело. Сухари не хотелось жевать, поскольку от их хруста вздрагивал осоловевший мозг и сбросивший дрему разум назойливо подсказывал: «Не спи, опасность рядом, не спи». Никита же с нарочитой яростью вгрызался в кусок пересохшей горбушки. Он знал, что сейчас даст команду и бойцы встанут через «не могу» и пойдут. Но медлил, оттягивая этот момент, хотя отведенный час давно закончился.

Наконец скомандовал:

– Все, мужики, пора. Домой вернемся, Олежку помянем и отоспимся, – резко встал, энергично сделал несколько приседаний. – Нам нельзя здесь больше оставаться. Мы и так из графика выпали. Сейчас только вперед и вперед.

Чернявый красавец, Витька-Молдаван угрюмо усмехнулся:

– Нам бы, дядя Никита, день продержаться, да ночь простоять. – Все улыбнулись.

– Нет, племянничек Витичка, прошагать, а где и пробежать, а где и на брюхе проползти. И главное, следов поменьше после себя оставить. Хотя… большего оставить невозможно. – Он, тяжело вздохнув, осмотрел товарищей. Плащ-палатки крепко связаны и приторочены к рюкзакам. Обувь, обмундирование – все в надлежащем виде. Мельком глянув на могилу, мысленно бросил: «Спасибо, Олежек. Свой смертью ты дал нам шанс выжить. Спасибо, друг». И громко для всех:

– А ну попрыгали, – сам, для примера, сделал несколько подскоков. Этого можно было и не делать, четверо из пяти – бывшие афганцы, более того офицеры разведчики. Нет, уже трое. Один Витька-Молдаван, родом из Тирасполя, не нюхал пороха. Так сложилось, что даже в армии не служил, но науку воевать освоил быстро. Как губка впитывает, а пострелять… медом не корми. Воюет