Первые несколько движений были какие-то беспорядочные, потом Ланкмиллер задал постоянный ритм, и я честно старалась под него подстроиться, потому что знала: так будет легче. Дыхание всё учащалось, и постепенно выдохи начали перемежаться со стонами. Я кусала губы, прижималась щекой к прохладному кафелю, но сделать с собой ничего не могла. У меня не было контроля над ситуацией, вообще. Но это и хорошо. Пугающе хорошо. Абсолютная, исступлённо горячая эйфория затопляла с головой, так что от мыслей оставались пустые бессмысленные обрывки.

Уже немного позже, лёжа под одеялом в его кровати и бездумно уставившись в потолок, я сделала для себя два вывода.

Трахаться в душе здорово, и меня пугает такой поворот событий.

Кровать у Ланкмиллера была мягкая и большая, ты только раз касаешься её – и уже хочешь отдаться блаженству сна. На полу валялись махровые полотенца, отброшенные туда за ненадобностью. Сам Кэри сейчас лежал рядом, точно так же, как я, вперив взгляд в потолок. То ли отходил ещё, то ли размышлял о чём-то. Его близость эмоционально очень сильно выматывала меня.

Отвернувшись, я перекатилась на самый край кровати и негромко поинтересовалась оттуда:

– Так если грудь моя тебя не устраивает, зачем взял тогда? Вон сколько у тебя этих… своих…

– Отцовских, – мгновенно поправил Кэри, – он их всех сам выбирал, сам же подгонял под свои привычки и предпочтения. Ты единственная в полном смысле моя.

– Угу. И ты все два года ждал, пока Чейс Тейлор проиграется тебе в покер-шмокер, чтобы обзавестись своей?

– Я не играю в покер-шмокер, – Ланкмиллер, покосившись на меня, усмехнулся, – я просто дал ему денег в долг, вот и всё. Во-первых. А во-вторых, банально не доходили руки. Все эти два года ушли на то, чтобы разобраться с бизнесом. За это время гадюшник в доме завязался таким узлом, что теперь и не развяжешь.

Напряжённая атмосфера чувствовалась уже на пороге, когда ты ещё не успел посмотреть никому из здешних в глаза. Но меня удивило мужество, которое он нашёл в себе, чтобы открыто об этом сказать.

– Я не ждала, что ты признаешь поместье гадюшником… ну, сам.

– И я его часть. И ты ею станешь. Стоит только здесь пожить, весь воздух отравлен насквозь. Я оставил бы поместье насовсем. Но дела. – Ланкмиллер сообщал об этом будто и не мне, а потолку своему.

– Сексозависимость.

– Что?

– Сексозависимость, а не дела, – проворчала я, сжимаясь в комочек.

– Ну знаешь, такое иногда случается, если растешь в гареме, – с усталым смешком пояснил он. – Возвращаясь к твоему вопросу, почему я взял тебя. Мне нравится твоё тело. Твой голос, когда ты стонешь.

Господи, он говорит обо мне, как о вещи. И я почти не нахожу в этом ничего удивительного.

– А мне вот не нравится, – вдруг запальчиво проговорила я, к концу фразы едва успев прикусить себе язык.

– Что именно? – совсем без интереса лениво осведомился Кэри.

– Ты не нравишься. Своё положение. Рабство. Быть наложницей.

– Ты человек подневольный. – Ланкмиллер с такой интонацией это сказал, будто этот простой факт устраняет любые недомолвки, любые вещи расставляет на свои места. Я снова вспыхнула, ярче прежнего.

– И что же это объясняет, чёрт тебя возьми? Ты… ты вообще видишь во мне человека? Что ты обо мне знаешь, кроме… – Осеклась, потому что пересохло горло и внезапно перестало хватать воздуха, пришлось глотать его судорожно, сжимая в кулаке покрывало.

Но, кажется, я уже и так сказала достаточно. Гораздо больше, чем хотела. За короткую передышку разум остыл, и я поняла, чего мне будет стоить лишняя болтовня.

– Ну расскажи, – Кэри перекатился на бок и притиснул меня к себе, устраивая в объятиях, из которых я моментально попыталась выскользнуть. – Расскажи, что мне стоит о тебе знать.