– Ну давайте рассказывайте. Я хочу знать, кого принял на борт своего судна.

С пополнением дела действительно пошли легче. Составив мнение по каждому, я расставил всех по постам. Муся, ставшая нашим коком, зашебаршила на камбузе, Димка ей показывал, где что. Все парни из-за недоедания худые как скелеты, нужно их откормить, благо есть чем. И теперь точно придётся приставать к берегу и ходить на охоту. Но я даже рад буду размяться, а уж лайки тем более, хотя псы уже начали привыкать к плаванию, не выли как первые дни. Юру я приставил исполнять обязанности боцмана. Тот чернявый, которого я принял за цыгана, а он потомком греков оказался, его Романом звали, буквально фанател от техники и получил должность механика. Оба брата, старший Игорь и младший Егор, стали матросами. А самого малого из этой банды, что вошла в мою команду, Олежека, я назначил вторым юнгой.

Через два дня прошли Кострому. Постепенно новички втягивались, запоминали морские термины, я их учил вязать узлы, с Романом работал в машинном отделении, дав ему потрёпанную книжицу по эксплуатации мотора, что у нас стоит. Велел вызубрить, чтобы от зубов отскакивало. Несколько книг по речному судовождению у меня было с собой, и вечерами на берегу их все изучали, я смог зажечь в них интерес.

Когда и Ярославль остался далеко позади, мы до темноты пристали к берегу, и я, прихватив лаек и обоих юнг, с винтовкой отправился на охоту. Вокруг стоял вековой лес. Сначала Волк выгнал под выстрел зайца, а потом я подстрелил двух фазанов. И вдруг Баламут стал подавать голос, причём лаял зло, заполошно, не как на дичь. Что именно тот обнаружил, выяснить удалось быстро. Я обратил внимание на деревья с поломанными верхушками, а потом мы обнаружили корпус рухнувшего на лес самолёта.

– Немец, – с ходу опознал я. – Бомбардировщик.

– Воняет, – сморщился Олежек.

Димка только кивнул, зажимая нос.

– Значит, кто-то из экипажа остался внутри. Ладно, стойте тут, я всё осмотрю.

Завязав на лице большой носовой платок, я пошёл к самолёту. Это был уже знакомый мне дальний бомбардировщик. О нём в газетах писали, вроде называется «Хейнкель-177», в этом году выпускать начали. Именно такой мы видели, когда покидали Москву. Внутри находилось два члена экипажа, они были убиты, когда наш истребитель дал очередь по кабине. Судя по зимним комбинезонам и по пометкам на карте штурмана, сбили их ещё в марте. Крикнув мальцам, чтобы с Волком бежали в лагерь за дедом и чтобы тот прихватил ящик с инструментами, я занялся осмотром. Баламут крутился рядом и фыркал от вони.

Когда Волк привёл деда с парнями, я, не побрезговав, уже снял с пилотов всё самое ценное, даже парашюты из-под них выдернул. Хотя мутило ещё как! И прикидывал, как отсоединить радиостанцию. Та вроде была целой. Так что с прибывшей помощью работа закипела.

Мы сняли все три зенитных пулемёта, два крупнокалиберных и один под винтовочный патрон. Я не поленился и, раскопав сплющенную носовую часть самолёта, извлёк одну автоматическую пушку. Вторая повреждена была. Но поделилась боеприпасом и запчастями. Чтобы добраться до неё, рубили топором фюзеляж. Отсек для бомб тоже осмотрели, пустой, где-то сбросить успели. Парни всё снятое на самодельных носилках утаскивали на берег, тут до него по прямой метров шестьсот было, а мы продолжили. Работали почти до двух часов ночи.

Утром вышли позже обычного, около девяти. А под вечер снова пораньше пристали, и мы с Юрой, прихватив пилу, ушли в лес. Нашли поваленное дерево и, распилив его на чурбаки, отнесли на баркас. Дед мой замысел понял правильно и, поплевав на руки, стал вырубать зенитную треногу для пулемёта, того, что имел винтовочный боеприпас. Более крупные во время стрельбы могут разнести её. Самоделка всё же. А мы с Юрой засели за чистку пулемёта, теперь он будет за него отвечать.