– Наверное, мои дети, – сказала Хелен.

– Ах, это совсем другое, – возразила Кларисса с придыханием. – Расскажите. У вас мальчик, да? Разве не ужасно оставлять их?

Будто синяя тень легла на озеро. Их глаза стали глубже, голоса потеплели.

Рэчел не стала вместе с ними прогуливаться по палубе: благополучные матроны возмутили ее – она вдруг почувствовала себя сиротой, не допущенной к их миру. Рэчел резко повернулась и пошла прочь. Хлопнув дверью своей каюты, она достала ноты. Они были старые – Бах и Бетховен, Моцарт и Перселл – пожелтевшие страницы, с шероховатыми на ощупь гравюрами. Через три минуты она погрузилась в очень трудную, очень классическую фугу ля мажор, а ее лицо приняло странное выражение, в котором смешивались отрешенность, волнение и удовлетворенность. Иногда она и запиналась, и сбивалась, так что ей приходилось проигрывать один такт дважды, но все же ноты были как будто пронизаны незримой нитью, из которой рождались форма и общая конструкция. Совсем не легко было понять, как эти звуки должны сочетаться между собой, работа требовала от Рэчел напряжения всех ее способностей, и она была поглощена ею настолько, что не услышала стука. Дверь распахнулась, в каюту вошла миссис Дэллоуэй. Она не затворила за собой дверь, и в проеме были видны кусок белой палубы и синего моря. Конструкция фуги рухнула.

– Не позволяйте мне мешать вам! – взмолилась Кларисса. – Я услышала вашу игру и не смогла устоять. Обожаю Баха!

Рэчел покраснела и неловко сложила руки на коленях, а затем так же неловко встала.

– Слишком трудная, – сказала она.

– Но вы играли блистательно! Зря я вошла.

– Нет, – сказала Рэчел.

Она убрала с кресла «Письма» Каупера и «Грозовой перевал»[19], тем самым приглашая Клариссу сесть.

– Какая милая комнатка! – сказала та, осматриваясь. – О, «Письма» Каупера! Никогда не читала. Как они?

– Довольно скучны, – сказала Рэчел.

– Но писал он ужасно хорошо, правда? – спросила Кларисса. – Для тех, кто это любит, – как он заканчивал фразы и все такое. «Грозовой перевал»! Вот это мне ближе. Я жить не могу без сестер Бронте! Вы их любите? Хотя, вообще-то мне легче было бы прожить без них, чем без Джейн Остен.

Она говорила вроде бы вполне беспечно, первое, что придет в голову, но сама ее манера выражала огромную симпатию и желание подружиться.

– Джейн Остен? Не люблю Джейн Остен, – сказала Рэчел.

– Вы чудовище! – воскликнула Кларисса. – Могу лишь простить вас. Скажите, почему?

– Она такая… Она похожа на туго заплетенную косу, – с трудом нашла слова Рэчел.

– А, понимаю, о чем вы. Но я не согласна. И вы измените мнение с возрастом. В ваши годы я любила только Шелли. Помню, как рыдала над ним в саду.

Помните?

Божественно! А с другой стороны, какой вздор! – Она мимолетно оглядела каюту. – Я всегда думала, что главное – это жить, а не умереть. Я отношусь с большим уважением к какому-нибудь надутому старому маклеру, который всю жизнь день за днем считает деньги в столбик, а потом едет на свою виллу в Брикстоне, где у него дряхлый мопс – объект поклонения – и нудная маленькая жена, сидящая на другом конце стола, а еще он ездит на пару недель в Маргит[21]. Поверьте, я знаю таких множество. Так вот, они мне кажутся гораздо благороднее, чем поэты, которых все боготворят только за то, что они гении и умерли молодыми. Но я не жду, что вы согласитесь со мной!

Она сжала плечо Рэчел.

– М-м… – цитирование продолжилось: