– Они отрастут, – ответила она. – Через полгода снова станут длинными.

– Видел бы ты ее тогда, после поезда. Она была такой уродиной, что тебе тошно бы стало.

– Ты чья женщина? – спросил Роберт Джордан, стараясь держать себя в руках. – Пабло?

Она взглянула на него и расхохоталась, а потом хлопнула по коленке.

– Пабло? Ты видел Пабло?

– Тогда Рафаэля? Рафаэля я видел.

– И не Рафаэля.

– Она ничья, – сказал цыган. – Она вообще странная. Ничья. Но готовит хорошо.

– Так ты действительно ничья? – спросил Роберт Джордан.

– Ничья. Совершенно ничья. Ни в шутку, ни всерьез. И не твоя тоже.

– Нет? – переспросил Роберт Джордан, чувствуя, как комок снова подкатывает к горлу. – Это хорошо. Потому что у меня нет времени на женщин. Это правда.

– Даже пятнадцати минут? – поддразнил его цыган. – Всего четверти часа?

Роберт Джордан не ответил. Он смотрел на девушку, Марию, и боялся заговорить, чтобы не выдать себя.

Мария посмотрела на него, рассмеялась и вдруг покраснела, но глаз не отвела.

– Ты краснеешь, – сказал Роберт Джордан. – Ты часто краснеешь?

– Никогда.

– Но сейчас же покраснела.

– Тогда я лучше пойду в пещеру.

– Останься, Мария.

– Нет, – сказала она без улыбки. – Теперь я пойду в пещеру.

Она взяла пустую сковороду и собрала вилки, двигаясь неуклюже, как жеребенок, но в то же время с особой грацией молодого животного.

– Кружки еще нужны? – спросила она.

Роберт Джордан продолжал смотреть на нее, и она снова покраснела.

– Не заставляй меня краснеть, – сказала она. – Мне это не нравится.

– Оставь кружки, – сказал цыган. – На вот. – Он зачерпнул из каменной миски полную кружку вина и протянул Роберту Джордану, который смотрел, как девушка, втянув голову в плечи, идет к пещере с тяжелой сковородой в руках.

– Спасибо, – сказал Роберт Джордан. Теперь, когда она ушла, его голос снова звучал обычно. – Это последняя. Уже хватит.

– Надо прикончить миску, – ответил цыган. – Там еще полбурдюка осталось. Мы одну лошадь под завязку вином навьючили.

– Это была последняя вылазка Пабло, – добавил Ансельмо. – С тех пор он больше ничего не сделал.

– Сколько вас всего? – спросил Роберт Джордан.

– Семеро и еще две женщины.

– Две?

– Да, еще mujer[10] Пабло.

– И где она?

– В пещере. Девчонка-то стряпает так себе. Я ее похвалил, только чтобы сделать приятное. Но вообще-то она в основном помогает mujer Пабло.

– Ну и какая она, эта mujer Пабло?

– Дикая, – ухмыльнулся цыган. – Настоящая дикарка. Если тебе Пабло кажется уродом, посмотри на его жену. Но храбрая. В сто раз храбрее Пабло. Только очень страшная.

– Пабло поначалу тоже был храбрым, – сказал Ансельмо. – Тогда с ним шутки были плохи.

– Он убил больше народу, чем холера, – подхватил цыган. – В начале войны Пабло угробил людей больше, чем тиф.

– Но он уже давно стал muy flojo[11], – продолжил Ансельмо. – Слабохарактерный. И очень боится смерти.

– Наверное, из-за того, что сам столько народу сгубил вначале, – философски заметил цыган. – Больше, чем бубонная чума.

– И еще из-за богатства, – добавил Ансельмо. – К тому же он слишком много пьет. Ему теперь хочется одного – уйти на покой этаким матадором, matador de toros. Но уйти он не может.

– Если он уйдет на ту сторону, у него отберут лошадей и отправят в армию, – пояснил цыган. – По мне, так в армии служить ничуть не лучше, я не рвусь.

– Потому там и нет ни одного цыгана, – сказал Ансельмо.

– А что им там делать? – спросил цыган. – Кому охота служить в армии? Мы что, делаем революцию, чтобы служить в армии? Драться – это я всегда готов, а в армии служить – нет уж, спасибо.

– А где сейчас остальные? – спросил Роберт Джордан. После вина он чувствовал себя довольным, сонным и лежал, навзничь растянувшись на мягкой хвойной подстилке и сквозь верхушки деревьев наблюдая, как над горами в высоком испанском небе плывут маленькие облака.