– Прощай, Кабул, – вырвалось у него.

– Не зарекайся, – заметил Славка.

– Не, Слав, все, хватит. Уже насытился Востоком. Быстрее домой, к родным соснам и березкам. Прикинь, грохнуться с разбегу в Селигер и плыть ни о чем не думая.

– Эх, не трави душу.

– А девчонки здесь все-таки красивые, – прильнув поближе к окну, заметил Федор.

– Чего они так долго копаются? – уже в аэропорту возмущался он, наблюдая за тем, как афганцы разгружают приземлившийся Ан.

– Да брось ты, Федь, не суетись. Все как обычно, – заметил Славик, и тут же, словно в подтверждение его слов, невдалеке от взлетной полосы стали рваться реактивные снаряды.

– Накаркал, блин, «как обычно», – подзадорил его Федька. – Лишь бы самолет не зацепили.

Наконец разгрузка закончилась, обстрел стих, и пассажирам разрешили идти на посадку. Обнялись со Славкой на прощание, и у Федора кольнуло в груди. Ему нечего было стыдиться, он никогда не прятался за чужие спины, он честно выполнил свою работу и все же… Они остаются.

Пассажиров было всего семеро. Федор и шестеро афганцев. В аэропорту Ташкента их пересадили в ТУ-134, и, наверное, потому, что рейс Кабул – Москва считался международным, к ним никого не подсадили, так и летели всемером. В то время «Аэрофлот» мог себе такое позволить. Афганцы расположились в головном салоне, а Федор ушел в хвостовой. Пришла стюардесса, принесла вина и сказала, что поскольку, как она выразилась, он является единственным пассажиром, она может позволить себе чуть-чуть выпить с ним за пересечение границы. Пока летели, она без умолку рассказывала ему про жизнь в Союзе, про свою работу, про тряпки. Советовала, где и как лучше потратить чеки… И много прочей ерунды. Федор слушал ее и не слышал. Он все никак не мог осознать, привыкнуть к мысли: «Все, ты уже дома. Афганистан остался позади».

В аэропорту Шереметьево он смотрел на всех радостными, влюбленными глазами, и казалось, что ему отвечают тем же.

Даже таможенники встретили его с почтительным восторгом. Оно и понятно: перед ними стоял гражданин Советского Союза с исполненным интернациональным долгом за плечами.

В Москве его ждали родители и брат. Жена не приехала, сославшись на проблемы по работе.

За разговорами просидели далеко за полночь. Казалось, что прошла целая вечность со дня расставания. Столько новостей, столько событий произошло за это время. Мать в основном молчала. Устроившись в уголочке на кресле, она слушала и как-то совсем по-другому, по-новому смотрела на Федора. А он, заметив, как она постарела и поседела за эти два с лишним года, все старался ее подбодрить, расшевелить, втянуть в разговор, но она только махнула рукой: «Вы, мужики, беседуйте, а я на вас посмотрю».

На следующий день в Управлении погранвойск Федор получил документы и отпускной билет. Карта в кабинете у кадровиков висела так, что до нее было трудно добраться, и, с сожалением взглянув на свой указательный палец, Федор на словах стал объяснять, что хотел бы получить назначение в Северо-Западный пограничный округ.

– Понимаете, у жены родители пожилые, и со здоровьем у них сейчас большие проблемы. Надо, чтобы жена имела возможность съездить и помочь им. С Дальнего Востока особо не наездишься, – объяснял он.

– Хорошо, – сказали ему. – Отпуск у вас большой, целых четыре месяца. Спокойно отдыхайте, а мы за это время что-нибудь подберем.

Очень хотелось побыстрее увидеть жену с дочкой, но, понимая, что быстрый отъезд огорчит родителей, пообещал им, что скоро приедет с семьей, и спустя трое суток взял билеты на поезд до Мурманска. Совершенно неожиданно в поезде к нему вновь вернулась боль. Терпел, успокаивал себя как мог: «Главное – до дома дотянуть, а там любые болячки вылечим». Но это мало помогало, и он снова не находил себе места. Попросив выйти на минуточку ехавших вместе с ним в купе молодую пару и женщину бальзаковского возраста, достал шприц и ампулы. Молодую пару, вероятно, посчитавшую, что у него началась «ломка», словно ветром сдуло, а вот женщина, взглянув на ампулы, задержалась: