Хотя… Патрушева действительно изменилась – похорошела просто возмутительно, так что некоторые последовательницы ордена «бледной зависти» просто исходили от возмущения при виде такой парадоксальной особы.

Соколовского это слегка забавляло, он на всякий случай присматривал за Патрушевой, так… чисто инстинктивно. Во-первых, Света ему очень подходила как партнёрша, во-вторых, как человек была приятна, а в-третьих, беременным пакости делать это уж совсем отстой!

– Так, я сейчас ем, потом… потом ещё немного ем, а потом еду на съёмки рекламы беремчатых вещей, а потом… – Патрушева выскочила из гримёрки, откусывая от бутерброда, отставила подальше от уха смартфон и зачастила, обращаясь к Соколовскому:

– Завтра закончим сцену, как ты думаешь? А то у меня тут планы уточняют – ещё в рекламу зовут.

Филипп заверил Светлану в том, что приложит все силы, и она, забавно покивав с бутербродом в зубах, нырнула обратно в гримёрку.

«Вот забавная! И она ещё переживала, что забеременела быстро и подведёт концерн Мироновых, который её ангажировал на рекламные съёмки, – размышлял Филипп. – Да в неё просто вцепились концерновские производители одежды для беременных и всяких детских товаров. У неё и фигура-то ещё ничуть не изменилась, так что она и в плановых роликах снимается, и впереди всё расписано!» – Соколовский мягко усмехнулся – ему нравились такие люди, как Светлана, он всячески желал им удачи и процветания.

Звонок его телефона отвлёк Филиппа от размышлений о том, что ускорение темпа съёмок это даже к лучшему – у него будет побольше времени на личные дела.

– Да, Володя, слушаю… Что? Что ты сказал? Что он сделал? – если бы сейчас какой-нибудь ушлый папарацци снимал выражение лица Соколовского, то просто озолотился бы – переход от расслабленно-улыбчивого состояния до ледяного гнева был весьма и весьма эффектным.

– Так, я понял! Что с ним делать? Привези сюда. Без вмешательств, но так, чтобы он не смылся. Припугнуть? Можно, но не до помешательства. Как Татьяна? – лицо актёра чуть смягчилось, правда, не сильно.

Разговор с Крамешем Соколовского отвлёк, но, покидая территорию киностудии, он всё равно ощутил на себе очень пристальный и какой-то… жадный взгляд.

«И кому же я так понадобился? – Филипп краем глаза увидел женскую фигуру в ярком, красно-белом платье, которая прямо-таки поедала глазами его машину. – Поклонница из нервных? Тяжела ты, шапка кинозвезды! – фыркнул Соколовский про себя, тут же забывая о той "пристальной" особе. – Нет, но какой наглец этот Уртян! И ведь до чего непуганый дурень! Знал бы он, во что вляпался!»

Сам по себе Филипп не считал себя человеком жестоким. Да и с чего бы? Профессия у него мирная, конечно, если не брать внутриактёрские разборки. В разгаре таких выяснений отношений точно не расслабишься – съедят и косточки перемелят, точно по заветам его родственных тётушек и бабушек… А так-то он и мухи не обидит – прихлопнет разве что, дабы не лезла. Но кто же считает мух? Правильно, никто!

«Но тут придётся придумать что-то показательно-наказательное, а то… что это ещё за фокусы? Этак у меня штатного ветеринара каждый ушлый тип таскать будет? Только с воронами разобрался, лисы выступили! Гм… кажется, лис я тоже не люблю! – прислушался к внутренним ощущениям Соколовский. – По крайней мере, одного так точно! Интересно, как именно залюбят его родичи, когда узнают о том, что он натворил? Тявина только жалко… Вот он расстроится!

***

Вряд ли Уртян задумывался о том, что его попытка заполучить себе лакомую «плюшку», то есть дар неуязвимости, как у Тявина, отзовётся такой кутерьмой, да ещё всколыхнёт столько заинтересованных лиц и морд…