– Что такое? Ты дрожишь? Почему ты так напряжена? – с плохо разыгранным удивлением спросил он.

– Нет, ничего, – глухо отозвалась девушка.

– Так уж и ничего? – усмехнулся он. – У меня другие сведения. Собирайся. Здесь твоя миссия закончена. Ночью за тобой заедут.

– Куда теперь? – коротко спросила женщина.

– Узнаешь, – коротко ответил офицер. – Вечером я зайду.

Он попытался обнять ее жестом человека, имеющего все права на эту женщину. Но она резко отстранилась.

– Значит, все, что мне сообщили – правда! – холодно усмехнулся он.

– Меня ждут на сцене, – глухо ответила она, припудривая лицо.

– Ну привет, братишка! Как я рад тебя видеть! – Олег Сташевич разглядывал худое до крайности, постаревшее лицо двоюродного брата.

Брат Николай, доктор наук, приехал из Ленинграда, где заведовал лабораторией в очень известном медицинском научно-исследовательском институте. Он был пятнадцатью годами старше Олега, но всегда казался ребенком вследствие необычайной даже для ученого рассеянности, забывчивости и общей неприспособленности к жизни. Сегодня утром Олег встретил его на Ленинградском вокзале – брат приехал в командировку. Вместе с шумной толпой пассажиров они пробирались к выходу на площадь, и Олег удивлялся про себя обилию безруких, а чаще безногих калек на самопальных платформах-каталках. Инвалиды просили на опохмел, и делали это довольно бесцеремонно. Николай, типичный интеллигент в очках, немедленно стал объектом нападения. Наметанный глаз инвалидов сразу увидел в нем существо безответное и безотказное. Николай краснел, совал деньги в дрожащие руки, и подвергался еще более активной атаке других страждущих.

Олегу это в конце концов надоело. Он наклонился, что-то шепнул ближайшему калеке, и через мгновение пространство вокруг них опустело.

– Что ты ему сказал? – удивился Николай.

– Не важно. Важен результат.

– Все-таки у нас в Ленинграде этого нет. На вокзалах не попрошайничают, – не преминул заметить Николай.

– А ты часто на вокзалах бываешь? – усмехнулся Олег.

– Честно говоря, нет, – смутился брат. – Но вчера вечером, когда уезжал, ни одного не видел.

– Вечерами они уже пьяные лежат, – заметил Олег. – Жаль мужиков, пропадают, – вздохнул он.

Сташевич отвез брата к себе, в коммунальную квартиру на Кропоткинской. Они выпили чаю в большой, метров тридцати, комнате Олега. Брат посмотрел на фотографию молодой женщины, стоявшую на письменном столе.

– О Наташе ничего? – осторожно спросил он.

– Ничего нового. Как ушла медсестрой в сорок первом, так и все. Два письма получил в сорок первом же, и больше ничего.

– Найдется! – стараясь, чтобы голос его звучал уверенно, произнес Николай. – Знаешь, каких только чудес не бывает.

– Знаю, чудеса бывают, – кивнул Олег, обрывая разговор.

Ему ни с кем не хотелось обсуждать больную тему… Пропавшая невеста… Убитая? Искалеченная? Просто забывшая его за четыре военных года? Он ничего не знал о ней. Родители Наташи были эвакуированы – ее отец занимал видное положение в Министерстве тяжелого машиностроения. А сама она, только что закончившая десятилетку, вместе со всем классом рванула на фронт. Адрес родителей затерялся, других родственников он не знал. И он, до той поры, пока не сможет отыскать ее или узнать о ней что-либо, запретил себе и говорить на эту тему.

Николай отправился по делам, а ближе к вечеру они встретились в центре, и Олег повел его в пивную «Есенинская», расположенную под Лубянским пассажем. Оказалось, что заведение благополучно пережило военные годы и открылось вновь. Зал был полон. Преобладали военные в обмундировании самых разных родов войск. Воздух был насыщен пивными парами и густым папиросным дымом, который плавал под низкими, сводчатыми потолками. В дальнем углу нашелся свободный столик на двоих, братья заняли его, и перед ними тотчас возникли две тарелочки с обязательной закуской: подсоленные сухарики, моченый горошек, ломтик жирной ветчины.