***


Вместе с сумерками дом окутал тяжелый аромат лечебных благовоний: сандал, кедр и полынь вытеснили легкий запах эвкалипта, который приносил утренний ветер. Кицуне, прижав к груди колени, забилась в угол террасы и изредка всхлипывала: с момента происшествия с ней еще никто из взрослых не заговорил. Ооками неподвижно сидел на циновке у стола, на котором стоял уже давно остывший чай. Только появление Татегами вывело его из подобия транса. Пожилой лекарь устало опустился рядом и прикрыл глаза. Ооками с помощью заклинания нагрел воду в чайнике, молча наполнил пиалу теплым чаем и протянул лекарю.

– Ожоги и порезы я залечил, переломов, что странно, нет. Ушибов много, но они не смертельны. Магической энергии тоже нет. У нее несколько дней уйдет на восстановление сил, а то и больше, – Татегами поставил пустую пиалу на стол и с усилием поднялся. – Мне надо хоть немного передохнуть. Если она придет в себя раньше, чем я проснусь, будите меня.

После того как лекарь скрылся за дверью своей комнаты, Ооками кинул взгляд на Кицуне, а затем встал и направился к комнате Кагеро.

Спальня была почти так же аскетична, как и его собственная: кровать, низкий стол и книги. Отличие было только в большом количестве ярких цветов, оплетающих натянутые вдоль стен нити. Ооками подошел к кровати и опустился на циновку около изголовья. Бледная Кагеро лежала неподвижно и, казалось, не дышала. Маг протянул руку и осторожно дотронулся до шеи жены. Когда его пальцы уловили легкие, как крылья стрекозы, удары сердца, он успокоился и удобнее устроился рядом с кроватью. Прикрыв глаза, Ооками погрузился в медитацию, позволяющую ему не заснуть, но в то же время снимающую дневную усталость и напряжение. Из транса его вывела Кицуне, пришедшая на рассвете его сменить.


***


Ооками стоял, прислонившись к столбу на террасе, и наблюдал за веселым порханием пестрых птичек в кронах деревьев. Услышав за спиной движение, он обернулся. На террасу вышел Татегами и опустился рядом со столом. Пожилой лекарь сам выглядел не очень здоровым, но был бодрее, чем накануне вечером. Они обменялись приветствиями, и Татегами приступил к завтраку.

– Я думаю, что тебе следует знать, – проговорил он после того, как отставил пиалу и потянулся к чашке с жасминовым чаем. – Помнишь, мы с тобой как-то говорили о ее кошмарах? – Ооками кивнул. – Когда она находится в таком состоянии, как сейчас, то они у нее проявляются и наяву. У нее нет сил, чтобы сдерживать их, и та Кагеро, которая предстанет перед тобой сегодня, будет сильно отличаться от той, к которой ты привык за это время. Слабая, беззащитная… Впрочем, увидишь сам. И не удивляйся – ее поступки и слова тоже могут быть странными. Она сама знает, что в такие моменты с ней тяжело общаться. Одна фраза или жест способны довести ее до слез. Поэтому она обычно куда-нибудь уходит, чтобы просто пережить этот день.

Ооками не мог себе представить такую женщину, как Кагеро, плачущей и беззащитной. Но он также понимал: если ей приходилось все время существовать на грани физического и морального истощения, то срывы были неизбежны.

– Неужели нельзя никак это изменить?

– У меня не получалось, – пожал плечами лекарь. – От меня Кагеро сбегала в слезах практически после первых слов. Про Кицуне я даже не говорю, она тоже старается не попадаться матери на глаза. Дочь мне никогда не говорила, но я подозреваю, что в такие дни она видит всех умерших из-за нее. И закрывать глаза для этого нет необходимости. Глядя на Кицуне, она видит и Саме, и…

Татегами оборвал фразу на полуслове, но Ооками продолжил за него: