– Ты не представляешь, как мне будет трудно, – вздохнул инопланетянин.

– Надеюсь, ты сможешь вернуться домой.

– Я не об этом… Видеть, как вы страдаете… И не иметь возможности что-то предпринять. Вот что тяжело.

– Мы справимся. Только бы не забыть написанного на скрижалях.

– Я попытаюсь вытащить вас. Чтобы вы не болтались на окраине вселенной. Там, где перехлестываются вероятности, – пообещал вариатор. – Иди, друг. Иди, пока не передумал и не попросил меня остаться. Потому что за все человечество сейчас решаешь ты.

Когда Кирилл покинул дворец вариатора, ему стало не по себе. Небо словно бы выцветало, голубело, приобретая совсем нездоровый оттенок. Разом засохло розовое дерево, пожелтели и осыпались листья магнолий. Горизонт отодвинулся, ландшафт вокруг города изменился. Пахло на улицах не дивными пряностями, но горечью и пылью. Под легкую куртку задувал пронзительный, холодный ветер.

Что-то подсказывало Кириллу, что теплую куртку найти теперь будет трудно. И фрукты в общественном саду при такой погоде могут вымерзнуть. Но зато вместе с Инной они будут работать, изменять мир не своими желаниями, а своим трудом. И когда-то Земля снова станет уютной и прекрасной.

Бездна поглотила меня не сразу. Сначала земля стала мягкой, словно на болоте – хотя я не сходил с места, рассматривая одиноко стоящий Оливиус Сапиенс Вульгарис, и пытаясь наладить с ним хотя бы поверхностный контакт – просто из любопытства. Потом почва словно потекла, и я мгновенно погрузился в превратившийся в болотную жижу грунт по пояс.

– Тяни! – закричал я Паше Крюкову, любившему пафосно рассуждать о высоких чувствах и долге перед человечеством долгими вечерами в тесной кают-компании. Сейчас он стоял в десяти метрах от меня на пропитанном аммиаком холмике и задумчиво рассматривал серое небо.

Мой крик слился с верещанием оповестительной системы скафандра:

– Нападение извне!

Крюков перевел взгляд на меня, помедлил секунду и, согласно букве инструкции о действиях при нападении, полоснул по натянувшемуся сверхпрочному тросу-связке лазерным резаком. Выражение его лица под зеркальным щитком скафандра я не видел, но, полагаю, больших нравственных терзаний он не испытывал. Не нарушить инструкцию и выйти сухим из воды – главное. А в душе Паша всегда был сволочью, хоть и прикидывался гуманистом.

Лишившись всякой поддержки, я ушел в болотную жижу с головой. А потом полетел вниз.

Казалось, падению не будет конца. Кругом царила полная тьма, систему подсветки я активировать не сообразил. Только подсознательно считал удары сердца. Десять, двадцать, тридцать… Проклинать Крюкова бессмысленно – после разрыва троса он меня не слышал. Вряд ли вообще меня кто-то когда-то услышит.

На Земле скорость падения человека перестает увеличиваться, если мне не изменяет память, примерно при двухстах километрах в час. Дальше ускорение свободного падения компенсируется трением о воздух. На Оливии сила тяжести меньше, а плотность атмосферы, пропитанной аммиаком – больше. Но, полагаю, до ста километров в час можно без проблем разогнаться и здесь. Что я уже и сделал. Так что оставалось ждать удара. Ведь и у самой глубокой пропасти есть дно. Ста километров в час будет более чем достаточно.

– Примите меры к уменьшению скорости падения, – посоветовал искусственный интеллект скафандра.

Замечательно! Сам бы я, наверное, не догадался, спасибо за подсказку. Только кто берет с собой на прогулку по лесу парашют, весящие несколько центнеров гравикомпенсаторы или реактивный ранец? Мы не берем. Прежде под землю на Оливии никто не проваливался. Если бы не аммиак – рай, а не планета. Деревья разумные, флора и фауна исключительно мирная…