– Кроме тех случаев, когда она хочет, чтобы мы эту женщину соблазнили.

Мы тоже улыбнулись.

– Ради денег, земель или политики, oui. – Мы улыбались той же улыбкой, выработанной столетиями в ее постели, столетиями роли пешек в ее великих планах. – Я единственный из ее линии, кто унаследовал ardeur в полной его мощи, Огюстин, а в этой новой Америке никого нет нашей крови.

– Значит, последняя возможность ощутить вкус ardeur’а для меня и быть с другим мастером линии Белль Морт для тебя – сегодня.

Мы кивнули, щека наша потерлась о его руку.

Он отобрал руку – бережно.

– Ты испуган, – сказал он, и лицо его смягчилось от удивления.

– Да.

– Зачем же ты покидаешь ее?

– Потому что не могу остаться – чтобы оба они меня ненавидели.

– Оба?

Мы не могли скрыть слез – только отвернуться. Огюстин опустился с нами на пол, он держал нас, а мы рыдали.

– Не Белль разбила твое сердце. Это Ашер.

За много месяцев мы плакали первый раз. Плакали в его объятиях, и он целовал нас, снимая наши слезы, и мы искали утешения в тех единственных руках, которым верили. В руках единственного друга.

Вернулись воспоминания о них обоих на простынях, но на этот раз это меня не шокировало – я была готова, знала, чего ждать. И знала, что этот Жан-Клод двадцать лет провел в счастливом единении с Ашером и Джулианной. Этот Жан-Клод потерял Джулианну и Ашера – ее сожгли как ведьму, а Ашера пожирала ненависть к Жан-Клоду, что тот опоздал ее спасти. И этот Жан-Клод тоже все время обвинял себя. Жан-Клод доставил раненого Ашера ко двору Белль Морт, чтобы спасти его жизнь, а платой за спасение было то, что Жан-Клод стал на сто лет мальчиком для битья. Этот Жан-Клод, лежащий в постели Огюстина, утратил все и всех, кого любил. Он уцепился за единственное утешение, которое мог найти, и не мне было на него ворчать.

Воспоминание стало бледнеть, потому что не секс был мне важен, не Жан-Клод, даже не Огюстин, а само переживание. Я вынырнула из него, в глотке колотился пульс.

– Если это воспоминание, почему тогда почти больно из него выходить?

– Не знаю, ma petite, но времени у нас немного. Остановить воспоминание я не могу, но могу его направить. Я хотел, чтобы ты поняла, что между нами случилось, потому что не могу остановить того, что случится сейчас. Мы сражались с ней за время, чтобы смягчить для тебя удар.

– Мы?

Я посмотрела на Огюстина, и в его глазах прочла скорбь, как, бывало, читала вожделение в глазах Жан-Клода.

– Мы будем держаться, сколько сможем, Жан-Клод, но поспеши. Что бы ты ни делал, постарайся быстрее.

Это был голос Ашера, но скорби в нем было не меньше, чем в глазах Огюстина. Я посмотрела на Ашера и увидела на его лице едва заметные красноватые следы вампирских слез. И тут я поняла, что воспоминание это пришло ко всем, кто здесь был.

– Прости меня, Анита, – сказал Огюстин и посмотрел поверх меня на Жан-Клода. – Простите меня, оба.

– За что именно? – спросила я.

– За это, – ответил он тихо, и стало так, будто они оба задерживали дыхание и выдохнули одновременно. Они сбросили щиты, воля каждого из них сломалась, и ardeur вдруг заревел, сжигая нас всех.

Кажется, я слышала смех – мрачный и раскатистый смех Белль где-то глубоко-глубоко у меня в голове.

Налетел ardeur, и упала одежда. Сшитые на заказ кожаные ножны слетели с меня со всем прочим, и все мы свалились на ковер, руки и рты, и ничего больше. Тяжелый, из стекла и металла кофейный столик отлетел в сторону пушинкой.

Я придавила мускулистое тело Огги к ковру, навалилась голая сверху, ощущая, как он уже тверд и готов, но мне хотелось начать с другого конца. Мы поцеловались, и губы у него были именно такие полные и спелые, как казались на вид. Целовал он меня осторожно, хотя я знала, что его ведет