Бронштейн вошел в кабинет, энергично поздоровался с его хозяином и, придвинув стул, уселся рядом с ним. Он был в модном полосатом костюме с шелковым галстуком, подобранным в тон рубашке бежевого цвета.

– Добрый вечер, Леонид Исаакович, – отозвался Петровский. С советником он был на «вы», уж слишком большие деньги тот получал. – Как переговоры в Лондоне? Что сказал наш возможный клиент?

– Начну с того, что он вам очень благодарен, – усмехнулся Леонид Исаакович. Каждый раз, когда Петровский слышал голос советника, он радовался, что в его собственном имени и отчестве нет буквы «р», которую Бронштейн почти не выговаривал. – Жуковский считает, что вы поступили весьма разумно, обратившись к нему. И предложил нам сотрудничество.

– Не сомневался, что он так и скажет.

– Он сразу вычислил, кому нужно банкротство комбината, чтобы передать его новым хозяевам. И назвал Семена Алентовича. Считает, что за этой акцией стоят Алентович и правительство. И еще… – Бронштейн усмехнулся.

– Могу угадать, что еще он сказал, – неожиданно предложил Святослав Олегович.

Леонид Исаакович глянул на шефа и кивнул в знак согласия.

– Он удивился, что я решил сыграть на его стороне, а не поддержать, как обычно, правительство. Верно?

– Как приятно с вами работать! – даже зажмурился от удовольствия Бронштейн. – У вас просто выдающиеся способности, Святослав Олегович.

– Об этом было нетрудно догадаться, зная, как Жуковский относится к нынешнему правительству и как они относятся к нему. Алентович очень близок к премьеру и к вице-премьеру правительства. И конечно, с их подачи решил прикарманить комбинат. Жуковский думал, что я поддержу Алентовича?

– Теперь он полагает, что вы поступаете правильно, решив сыграть в свою игру. Это дословно его слова. И согласен поддержать вас в этом соперничестве с Алентовичем.

– Очень хорошо. И что он нам предложил? Вы говорили о том, что группа Алентовича готова заплатить нам акциями за то, чтобы мы помогли урегулировать этот вопрос – организовали в газетах и на телевидении шумиху о бедственном положении комбината, перекрыли им кислород и в конечном счете обанкротили производство?

– Он все моментально понял, – улыбнулся Бронштейн, – и сразу же спросил: «Сколько?» Сейчас никто никому бескорыстно не помогает.

– Что вы ответили?

– Двенадцать процентов акций. И сказал, чтобы он не вздумал торговаться. Это окончательная цена за нашу помощь.

– Двенадцать? – не понял Петровский. Он решил, что ослышался. – Но ведь мы с вами договаривались о десяти процентах, которые он выделяет нашему агентству.

– Верно, – спокойно согласился Бронштейн. – Десять процентов агентству «Миллениум» и два – посреднику.

– Посредник – это вы? – еще больше изумился Святослав Олегович. Больше всего его поражало чудовищное спокойствие Бронштейна.

– Разумеется. Я полагаю, что два процента акций комбината могут составить мой гонорар. А десять процентов – ваши.

– Два процента, – выдохнул Петровский, чувствуя что начинает заводиться. – Это же почти шесть миллионов долларов! Вы с ума сошли?

– Нет, – ответил Леонид Исаакович. – Отправляя меня в Лондон, вы ничего не сказали о моем гонораре. Я вел эту тему, рассчитывал для вас возможности переговоров с Жуковским и вышел на него. Поэтому полагаю, что два процента акций меня вполне устроят.

– Шесть миллионов долларов! – закричал, уже не сдерживаясь, Петровский. – Нет, вы действительно сошли с ума. Что вы себе позволяете? Кто дал вам право?

– Не нужно кричать, – попросил Леонид Исаакович, тяжело вздыхая. – Типично русская манера считать деньги в чужом кармане. Не забывайте, что десять процентов акций, которые вы получите, – это тридцать миллионов долларов. Согласитесь, тоже неплохие деньги.