– Я не про Фаня говорил, – произнес он. – Я говорил про Чжена.

Он отвернулся. Ответ его меня озадачил, потому что хотя в нашей компании и случались перепалки, Чжен всегда был выше этого. Он был и хорош собой, и добродушен; никому из нас и в голову не приходило его критиковать. Я не знала, как ответить.

Фань продолжал тихонько всхлипывать.

Мы инстинктивно обступили его со всех сторон. А-Лам посмотрела на ссадину, красневшую у него на коленке сквозь полумрак.

– Ух ты! Какая у тебя рана красивая!

Фань перестал плакать, глянул на нее недоверчиво, моргнул.

– Честное слово! – улыбнулась она в ответ. – У тебя будет совершенно потрясающий шрам!

Остальные присоединились к ней. Отвешивали ссадине комплименты. И вот толстощекий мальчишка снова заулыбался.

– А вы как думаете, чего этот старый пень так разорался? – спросил Цзянь.

– Ну, может, он сидел на горшке, как раз собрался покакать, и тут звонок, он встал и, ну… не успел… закончить, – задумчиво предположил Чжен.

– Фу-у-у! – ответили мы хором, скандаля, что Чжен – отличавшийся изысканностью речи – придумал такой тошнотворный сценарий. Надо отдать ему должное: он сразу вскинул руки, признав поражение.

– Ну, чего? – беспомощно осведомился он.

К сожалению, в ответ посыпались самые разные предположения. А может, когда мы позвонили, старый пень целовал взасос свою восьмидесятилетнюю беззубую жену, или соскабливал волдыри со своих вонючих ног, или мучил в подвале таких же детишек, как и мы, – потому что они не успели сбежать. Каждый сценарий – а были они один фантастичнее другого – порождал волну смеха; старикан с его колышущимся животом и безумной яростью превратился в чудовище из сказки, которое мы общими усилиями смогли одолеть. Мы так и нежились в лучах нашего общего триумфа.

– Нужно… нужно еще раз ему позвонить! Сходим туда в этом месяце, и в следующем, и еще через месяц! – предложил Цзянь, которого так и распирало от энтузиазма.

Мы выразили свое единодушное согласие – и едва расслышали слова А-Лам. Она произнесла их тихо, но они до нас долетели.

– А меня через месяц здесь уже не будет.

Тут же и восторг, и возбуждение схлынули. Мы почувствовали взаимную неловкость, никто не знал, что сказать. А-Лам покраснела от досады.

И тут вдруг слово взяла я:

– Нужно придумать что-то еще. Поинтереснее. До отъезда А-Лам!

Она взглянула на меня с удивлением. Я поймала и удержала ее взгляд. Остальные тоже смотрели на меня, и если в обычном случае мне было бы очень неприятно, на сей раз меня поддерживало чувство собственной правоты.

– А ведь Бжезинский приедет еще до отъезда А-Лам, верно?

– Да, и что из того? – негромко спросил Чжен.

– Ты что, не понимаешь? – запальчиво ответила я. – Неужели твои родители про это не говорят? Считается, что все должны сидеть по домам. В тот вечер, когда машины будут проезжать мимо, выходить никому не разрешается. Правительство запретило. А мы тогда… тогда…

Все смотрели только на меня. Я чувствовала их общее возбуждение. Слова мои сжались, усохли до настойчивого шепота.

– А мы выйдем. В последний раз. В последний раз перед отъездом А-Лам. Увидим кортеж…

Я умолкла.

Но никто не отвел от меня взгляда. Вид у них был встревоженный, однако я чувствовала, что их разбирает предвкушение. В таком возрасте это ощущается отчетливее: на миг мы стали одним человеком.

– Да, давайте попробуем! – воскликнул Цзянь.

Даже Цзинь поглядел на меня так, будто его это впечатлило. Вряд ли Фань до конца понял, о чем речь. В итоге все мы обернулись к Чжену. В таких вещах последнее слово всегда оставалось за ним.

Он призадумался, потом улыбнулся.