Другая школа была совсем другая. Огромная, красивая, высокие потолки, внутренняя парадная лестница с первого этажа на второй. На третьем этаже учительская, куда надо было подняться еще по одной двукрылой лестнице с полированными пузатыми балясинами. Своего рода трибуна. Перед нею – квадратный зал с мемориальной доской и портретами павших на войне выпускников. Каждый пионерский отряд был имени кого-то из них. Наш – имени Михаила Сырнева. К нам на отрядные сборы приходили старик и старушка – его родители! С ума сойти можно.

Школа была бывшая гимназия (открыта в 1858 году), до тридцать седьмого года называлась 25-я образцовая. Учились дети всей госпартверхушки. Начиная со Светланы и Василия Сталиных. Плюс Марфа Пешкова и вообще кто хотите.

Но потом школа стала самая обыкновенная, даже не английская. Все ребята – по району.

Осколком прошлых лет была директриса (забыл, как звали). Высокая, худая, с рыжими крашеными волосами, в кружевной шали. Говорила гулким педагогическим голосом. Однажды она заменяла у нас какую-то заболевшую учительницу.

Спросила:

– Кто была Надежда Константиновна Крупская?

Я быстрее всех сказал:

– Жена Ленина!

– У дяди твоего жена! – возмутилась она и задекламировала: – Товарищ Крупская была выдающимся деятелем революции, основателем советской системы образования, другом и соратником вождя трудящихся всего мира товарища Ленина!

До пятого класса у нас была учительница Лидия Сергеевна, тоже с гулким голосом. У нее были свои представления о плохих словах. Например, мы выискивали однокоренные слова. Работать – рабочий, работа, заработок. Кто-то сказал: раб.

– Это плохое слово, дети! – сказала Лидия Сергеевна. – У нас в СССР нет рабов!

А когда Вова Б. на слово «висеть» предложил «виселица», гневу ее не было предела. Тем более что Вова недавно побывал в Польше (отец – дипломат).

– По заграницам наездился! – кричала она. – Насмотрелся!

На перемене мы обступили Вову.

– А ты правда за границей видел, как на виселице вешают?

– Дура она, – мрачно сказал он.

Лидия Сергеевна любила беседовать с нами на разные внеурочные темы.

Вот, например, читаем мы Некрасова. Как Мороз-Воевода хвастается:

Она начинает спрашивать, у кого сколько в семье зарабатывают, кому что когда покупают.

– Значит, ваши родители считают казну!. – говорила, подняв палец.

В общем, подводила нас к мысли о планировании семейного бюджета. Что, конечно, мудро. Хотя скучно и немножко обидно.

Иногда выходило смешно.

Однажды Лидия Сергеевна – уж не помню, к чему, – рассказывала:

– Как мы едим? Мы помещаем в рот пищу, измельчаем ее зубами, смачиваем слюной и глотаем…

Одна девочка вскрикнула:

– Ой! А я не смачиваю! Я прямо так глотаю!

Как-то Лидия Сергеевна сказала своим красивым голосом:

– Дети, сейчас шестьдесят первый год! Пройдет сорок лет, и наступит двадцать первый век! Представляете, как повезло вашему поколению? Вы увидите не только новый век, но и новое тысячелетие! – Мы прямо замерли от восторга, а она продолжала: – Да, дети, вы будете уже не молодыми людьми, но и не старыми. Вам будет по пятьдесят лет. Можно сказать – целых пятьдесят! А можно сказать – всего пятьдесят! Пора зрелости и опыта, мудрости и силы… – И так далее, и тому подобное.

Вдруг Аня Ганыкина руку тянет, просто на месте усидеть не может.

Лидия Сергеевна ей кивает.

Аня встает и победно глядит на остальных девчонок:

– А мне будет сорок девять!

Не все мои одноклассники живы до сих пор. Уже, наверное, лет пятнадцать назад умер Ваня Лактионов, талантливый гитарист. Мы дружили с третьего класса до десятого и еще прихватили пару лет. Ваня научил меня конопатить аквариумы «менделеевской замазкой» – мы с ним оба увлекались рыбками. Его отец, Александр Иванович, был знаменитый живописец. Я часто бывал у них дома, в огромной квартире на улице Горького, где было много комнат и детей, и там же – в самой большой комнате – мастерская Александра Ивановича.