Мнение отца для меня всегда было самым важным и авторитетным. Он никогда не врал и говорил только правду, какой бы она ни была. Но кроме этого, его суждения всегда были справедливыми. Папа никогда бы не сорвался на кого-то, будь то родственник или даже садовник, а попытался сначала донести информацию, узнать, почему произошло так, а не иначе, помочь в конце концов. За это его и любили все, начиная от простых людей и заканчивая мной.

По этой причине слышать от него подобное было для меня поистине сильным ударом. Потому что если он говорит, что ты «чмо», то это значит, что ты кто-то далеко хуже.

– Ой, и правда! – хлопнула в ладоши мама и придавила меня сочувствующим взглядом. – Какая жалость, ведь тупых животных не берут в академию. Впрочем, умных животных туда тоже не берут, иначе мы бы отправили туда попугайчика Виолы.

Женщина встала со своего места, подошла к отцу и положила тому руки на плечи, словно пыталась утешить или извиниться за такого жалкого наследника.

– Ты опять довёл родителей, братик, – покачала головой моя сестра. – Посмотри на папу – он безутешен. Ведь семья Меригольд вместо сильного наследника получила голову в мешочке. Какая жалость.

– Ты ничтожен. Жалок. Глуп.

– Я…

– И ты сдох. Тебе был дан второй шанс, а ты просто сдох.

В комнате повисла тишина. Было слышно только, как летний ветерок раздувает тюль. А ещё тихонько брякнула моя тарелка, которую Рита по наказанию отца переместила на пол.

– Есть что сказать в свое оправдание? – спросил отец и прошёлся пальцами по краю стола.

Теперь я покачал головой, а затем даже усмехнулся.

– Признаюсь, пробрало. Я даже растерялся. Всё-таки не каждый день обнаруживаешь себя в аду или за столом с мертвецами. Вот только мой отец никогда бы такого не сказал. Ни мне, ни кому-либо другому. Он умел признавать свои ошибки и всегда указывал на ошибки других, но не для того, чтобы пристыдить или унизить, а для того, чтобы тот человек стал выше и вырос над самим собой. Это была уникальная черта характера, но когда он тебя отчитывал, ты не чувствовал себя жалким, а становился сильнее. Каким бы хреновым сыном или братом я ни был, ни один из вас никогда бы не сказал мне ничего подобного. Ни мне, ни друг другу. Какими бы страшными ни были проступки, подобное не случилось. Во-вторых, уж не знаю, на что был расчёт, и мне неприятно это говорить, – я чуть поморщился. – Но вы все мертвы. Может, в моей бестолковой голове и есть какие-либо провалы в памяти, но такое я уж точно не забуду. И в-третьих, – кивнул на стол. – Вилки кладут слева, а ножи справа. Будь эта Рита настоящая, она бы вас всех, – обвел взглядом присутствующих. – Линчевала на месте, а потом пришла тётушка Гортензия, которая наша старшая горничная, ты-то, – обратился к отцу. – Наверняка не в курсе. Так вот, тётушка Гортензия собрала в совок то, что осталось от вас после Риты, и сожгла к херам собачьим вместе с твоим ебаным попугайчиком. – Теперь я обернулся к своей сестре. – В какой, блять, вселенной у тебя появился сучий попугайчик?! У тебя аллергия на животных. Что за всратый спектакль?! Хотите надавить на совесть?! Унизить?! Делайте это более грамотными способами, а не грёбаным клише из фильмов. Да, я сдох, и что?! Кто ты такой, чтобы меня осуждать за это?!

Внезапно лица всех членов семьи исказились в жутких гримасах. Широко распахнутые глаза с безумным взглядом, улыбки от уха до уха, да так, что дёсна видно.

– Ладно, ладно… Вот это реально стрёмно выглядит. А теперь я хочу знать, что тут происходит.

– Ты умер. – ответила мать, сохраняя страшный оскал. Её лицо сейчас напоминало какую-то криповую куклу-марионетку.