– Я Богу за вас молилась, господин, – говорила Бригитт, нехотя отпуская его руку, – я с самого начала знала, что вы врага одолеете.

– Я очень по вам скучал, госпожа Ланге, – негромко сказал он ей в ответ.

– Честно? – спрашивает госпожа Ланге так же тихо, а веснушки на её лице и шее заливаются красным.

– Богом клянусь, что думал о ваших волосах. И не только о них.

Бригитт женщина уже взрослая, ей уже двадцать шесть, кажется, а на улицу убежала как девочка. Бегом кинулась.

Суета, дворовые мужики сундуки тащат наверх в покои, Бригитт их бранит, если стены углами задевают, царапают.

А вот и его жена в дверях появилась. Едва кивнула ему и через губу, как одолжение сделала, спросила:

– В добром ли вы здравии, господин мой, не ранены ли вы? – говорит она, при этом едва присев, в тоне её даже намёка на интерес нет.

Он берёт её за руки, обнимает. А она лицо отворачивает.

– Я в порядке, хворал немного от старой раны, но сейчас хворь прошла. А вы как, госпожа моя?

Госпожа Эшбахт молча морщится, как вошла, так вся не в духе, требует у Марии вина, так как в дороге её укачало. И лишь получив желаемое, говорит:

– Дорога дурна, ухабы, холод, лужи ужасные, устала от неё, –Элеонора Августа скидывает шубу и садится в кресло у стола. Пьёт вино. – То всё вы виноваты, гоняете меня туда-сюда. И отчего вы мне не велели в доме папеньки жить? Отчего я как странница жила в чужом доме?

– Разве вам плохо было в доме доброго епископа?

– Плохо, почему мне в моём доме не жить? В доме отца?

– Так мне было спокойнее, – отвечает Волков, мог бы он сказать ей сейчас, что в большом доме своего отца она себе и помимо Шоуберга ещё кого-нибудь из старых своих знакомцев могла сыскать да в постели своей приютить, но не стал ей такого говорить, чтобы не злить её ещё больше.

– А мне было бы спокойнее, если бы вы замок имели и я не бегала от всякого разбойника как бездомная, – и в эту фразу она вложила всю желчь, которая в ней была, всё своё дурное самочувствие.

– Я постараюсь построить замок, госпожа моя.

– Ох, увижу ли я его, ваш замок, – Элеонора Августа встала и пошла наверх. – Мария, вели мне воду греть и скажи, чтобы бельё и рубахи мне чистые несли.

А к ужину она вообще не вышла. Волков сел ужинать с Бригитт, но тут приехал Бертье со своими людьми.

Дворовый мужик сообщил, что ротмистр на дворе желает видеть господина, и Волков, зная, какую большую работу проделал Гаэтан, в награду велел звать офицера к столу.

Бертье пришёл в дом, был он невыносимо грязен и совсем провонял конём. Даже кавалер это почувствовал, уже не говоря про госпожу Ланге, которая, хоть и улыбалась ротмистру душевно, но исподтишка морщила свой веснушчатый носик. При Бертье был большой, звенящий железом мешок, который он опустил на пол и поклонился.

– Так иди же к нам, ротмистр, – продолжал приглашать его Волков.

– Не посмею, – отвечал Бертье, косясь на Бригитт, – в следующие разы непременно отужинаю с вами, господа. Лучше вы, кавалер, ступайте ко мне.

Волков встал и подошёл к нему. Бертье присел на корточки и стал из мешка доставать части хорошего доспеха. Кавалер сразу признал этот доспех, одну его часть, а именно наголенник с «коленом», ротмистр ему уже показывал недавно.

– Доспехи барона? – скорее сказал, чем спросил Волков.

– Его, – ответил Гаэтан Бертье, выкладывая панцирь и вытаскивая из мешка отличную кольчугу из мелких паяных колец, по рукаву и подолу железной рубахи шло изысканное золочение. – Кольчуга не хуже вашей, такой ни у кого в округе не было, кроме как у барона.

– Перчатки его, – согласился кавалер, сам присел у мешка и взял из него в руки латную перчатку, – а это чья?