Костика провожали в армию всем селом. Бабушка-фронтовичка надела ордена и накрутилась на бигуди. Любимая девушка плакала и обещала ждать. Мама не успевала носить тарелки. Костик уходил служить на флот. Сам попросился. Хотел служить именно три года, а не два. И там, где труднее всего.

Прислал фотографию – высокий, загорелый, веселый, в тельняшке, – он стоит и держится за мачту, или как там у них это называется. Через год службы пришла телеграмма. Костик погиб. Утонул.

Но это было даже не самое страшное. Страшно было то, как бабушка об этом узнала.

Где-то там, в армейской канцелярии, ошиблись адресом. И телеграмма пришла в другое село. Там хорошо знали бабушку. Но не знали, как ей сообщить. Не по почте же пересылать – нехорошо. Надо по-человечески, аккуратно. Да и быстрее получится. Пока решали, собирали делегацию, сарафанное радио донесло до бабушкиной редакции – в соседнее село пришла телеграмма. Там у них погиб парень. На флоте. Гордость села.

Один-единственный за всю историю района пошел служить на флот, и вот такая трагедия. Бабушка побежала за шофером – быстрее ехать туда, писать репортаж о герое, о его семье, разбираться, что случилось.

Даже когда ей телеграмму показали, она не сразу поверила, что это про ее Костика. Нет, не про него. Про другого парня. А ее мальчик недавно фотографию и письмо прислал, и у него все хорошо. Это тоже наша семейная, передающаяся по женской линии черта – мы впадаем в состояние то ли транса, то ли комы после пережитого стресса. Я после периода неприятностей сплю сутками. Мама сидит и молчит, дремлет. Несколько дней подряд. Как и бабушка.

После получения телеграммы о смерти сына бабушка как будто впала в кому. Шофер довез ее до дома, подвел к воротам, передал буквально с рук на руки дочери. Бабушка надела свой любимый старый халат, тапочки со стоптанными задниками и, никому не сказав ни слова – мама бегала за лекарствами, – пошла через все село к своей старой подруге Варжетхан. Села во дворе на ее любимый складной стульчик под старым тутовым деревом и замолчала.

Варжетхан увидела ее в окно. Она знала – что-то случится. Чувствовала. Еще раньше знала, когда Костик уходил. И все это время корила себя за то, что не остановила парня. Не предостерегла. Хотя что она могла сделать? Старая гадалка. Он бы ее не послушал. Не верил ни в ее бобы, которые она бросала, чтобы узнать будущее, ни в карты, ни в интуицию, которая у Варжетхан была посильнее бобов и карт.

– Что ты здесь? – спросила Варжетхан по-осетински, выйдя во двор.

Удивительно, но бабушка, много лет прожившая в Осетии, так и не заговорила по-осетински, хотя все понимала и спокойно читала и писала на этом языке. Варжетхан, когда волновалась или когда было важно, переходила на родной язык. Бабушка отвечала ей по-русски. В этот раз не ответила.

– Посидишь? – спросила подругу Варжетхан. – Ну посиди, посиди.

Бабушка не ответила.

– Эй, чтобы тихо здесь было! – прикрикнула сразу на всех обитателей двора гадалка и, что-то бурча под нос, пошла в дом.

У бабушки были пустые, как будто налитые водой глаза. Две глубокие борозды, как будто выжженные слезами, шли от уголков глаз по щекам. Губы побелели и проваливались в черноту рта.

Варжетхан вышла во двор к вечеру. Кивнула одной из молодых соседок – дальней родственнице, мол, стул принеси. Села рядом с бабушкой.

– На, поешь, – сказала она.

Варжетхан отломила маленький кусочек пирога и вложила его в рот бабушки. Бабушка прожевала. Так она ее и кормила – кусочек курицы, кусочек помидора. Бабушка послушно открывала рот и жевала.

– Ну вот, хорошо, – кивнула Варжетхан, – ноги у меня совсем болят. К дождю, наверное. Надо песку купить – на варенье. Мешок сразу взять, как считаешь?