Люди, кто чем мог, благодарили Николу. Благодарили даже не за работу, а просто за то, что он был. Тем он и питался, тем и жил.

В тот год зима выдалась холодная. Обычно река долго шугует, мается, накрепко встает только ближе к рождеству, а в этот год уже осенью стало набрасывать крепкие забереги. Люди удивлялись, выгоняя скотину на водопой, что приходится с собой тащить топор, – уже пяткой не продолбить прозрачный ледок. Морозы крепли и крепли, а снегу выпало чуть, завалинки нечем прибросить. И так морозило до самого солнцеворота. Только потом повалил снег. Повалил огромными хлопьями и без перерыва, словно восполняя упущенное время и пространство. Оттеплило. Да уж поздно, и земля промерзла, что могилу невозможно выдолбить, и на реке такой лед нарос, только удивляться, ни сеть занырить, ни крючки на налима поставить. Народ береговой на всю зиму без рыбы.

В такие морозные годы река еще с осени начинает выстилать свое русло льдом. А потом, всю зиму наращивает, намораживает толщину этого донного льда. Называют этот лед «осенец», видимо по той причине, что зарождается он с самой осени. Лед этот, – осенец, крепко прихватывается за донные камни, коряги, топляки, нарастает на ил и песок, удерживается там всю зиму, крепко удерживается.

Весной, при начавшемся ледоходе, река начинает колобродить, буйствовать, разламывать и крошить ледовый панцирь. Лед в несколько слоев лезет друг на друга, крепко царапает берега, а на мелководьях сдирает и осенец, передвигая, перетаскивая огромные валуны и более мелкие речные камни. В более глубоких местах осенец остается, удерживается за дно и отходит, всплывает уже после ледохода, когда вода становится на несколько градусов теплее. Только уходит осенец без всякой помпы, не то, что основной ледоход. Дождется своего времени, оторвется от дна, всплывет, раскрошится и тихо исчезнет, уплывет по течению. Его и мало кто видел, мало, кто знает об этом, мало, кто замечает.

Ещё зимой Витька отремонтировал две мордушки и с нетерпением ждал открытой воды, чтобы испытать их работу в заливчике. Наскучался по рыбе. Река, как обычно, прошла напористо и уверенно. Ледоход шумел три дня, а потом все стихло и на открытой воде время от времени лениво проплывали отдельные белеющие плешины. На берегах лежали толстые, ноздреватые льдины и неспешно истекали чистыми, прозрачными каплями, впитывали в себя благодатное весеннее солнышко.

Еще через два дня и отдельные льдины перестали проплывать, просто река была полной, многоводной и казалась неспешной. Воды было столько много, что казалось, вот ещё чуть-чуть, и она хлынет из русла, разольется за предел берега, затопит и деревню и ближние кусты, устремится шумными, торопливыми потоками в леса.

Но такого пока не случалось, берега были полны, но реку держали уверенно. Витька бродил между вытолкнутых льдин и тоскливо глядел на большую, мутную воду, сплевывал на землю тонкой струйкой сквозь зубы. Никола тоже был здесь, сидел на бревне и, улыбаясь, следил за Витькой. Учился цвиркать слюной, как это ловко делал дружок, но ничего не получалось, слюна вытекала на бороду и Никола размазывал ее рукавом. Витька был сегодня у паромщика, просил лодку, чтобы поставить мордушки, но тот отказал, сославшись на то, что надо бы после зимы лодку просмолить. Да и вода, больно уж большая, опасная вода.

Прошло еще несколько дней. Лодку просмолили, утащили на воду и испытали, – нигде не подтекала. Красота! Вода все еще была большая, тащила разный мусор, ветки, коряги, но уже пореже, очищалась река. Солнышко припекало неимоверно, насквозь прожигая заплатанную Николину шинель, с обрезанным подолом, доставшуюся ему от Ивана. Но от воды тянуло сыростью и холодом. В береговых тальниках шныряли туда, сюда мелкие птахи, радовались весне, радовались жизни и теплу. Никола наблюдал за ними с детским восторгом, широко растворив глаза и вытягивая улыбку от уха до уха.