Клаша снова очнулась от прикосновения шершавого, тёплого языка, дотронулась рукой до мягкой шерсти. Это заставило медведя снова насторожиться и, уже в который раз, поднять на загривке шерсть, чуть отстраниться. Девочка беспричинно заплакала, беззвучно скривив губы и моргая длинными ресницами. Слёзы текли по щекам и медведь снова начал их слизывать. Ему понравилось слизывать теплые, соленые слезы.

Клаша тяжело болела и не могла даже подняться, она безвольно лежала на боку и следила за своим новым другом. Медведь ещё долго сидел рядом, время от времени принимаясь обнюхивать девочку, потом чуть отошёл в сторону, нашёл там шишку и начал её грызть. Потом принёс вторую, третью.

Когда солнышко спряталось за деревья, стало совсем холодно. Клаша вся тряслась и кашляла. Она свернулась клубочком и положила руки между коленками. Медведь подошёл и топтался рядом, смотрел, как ребёнок весь трясется от холода. Обошёл с другой стороны и лёг рядом, привалился к девочке, почти накрыв её, укутав своей шерстью.

Ночью Клаша снова принималась плакать, пыталась оттолкнуть Мишку и пинала его ногами. Но тот не обращал на это внимания, он даже храпел, как старый дед, лишь изредка вздрагивая и перебирая лапами, словно бежал куда-то, бежал, бежал. Видимо, и медведям снятся сны. Сны о далёкой молодости и таких стремительных и удачливых охотах.

                  ***

Новый день изменений не принёс. Только стало чуть теплее и весь оставшийся снег растаял. Но Клаше теплее не становилось. Она согревалась только тогда, когда медведь наваливался на неё, прикрывал своей шерстью. Но иногда он наваливался слишком сильно, тогда Клаша брыкалась, пищала, верещала и отталкивала лесного громилу. Он вставал, удивлённо смотрел на неё и укладывался по-другому. Днем он отходил, чтобы найти шишки и долго, сыто хрустел орешками, поглощая их вместе со скорлупой.

Клаша есть не хотела. Она уже вообще ничего не хотела, просто лежала и ждала. Ждала, когда Миша понесёт её домой, или не понесёт. Однажды ей показалось, что и не стоит уже возвращаться домой. Наверное, там уже все забыли про неё, конечно, забыли. Если бы не забыли, то уже давно бы нашли, вот, даже Миша нашёл её, а больше никто не ищет. Становилось обидно, и она снова беззвучно плакала.

Проходили ещё дни, тянулись ночи. Очень хотелось пить, постоянно хотелось пить. Приходя в себя на короткое время, девочка дотягивалась до края своей лежанки и дрожащей рукой собирала снег, выпавший за ночь и ещё не успевший растаять. Тянула этот снег к лицу и прижимала ладошку к распухшим, растрескавшимся губам. Клаша была совершенно обессилена, она уже не сопротивлялась, когда медведь придавливал её, ложась рядом, что бы согреть. И вот пришло время, когда она больше не приходила в себя, всё спала и спала. Она не просыпалась даже тогда, когда медведь начинал скрести по курточке своими огромными когтями, а потом, вытянув трубочкой свои тёмные, почти черные губы, издавал какие-то странные звуки, направляя их прямо в лицо девочке.

Клаша не просыпалась.

Медведь начинал сильнее скрести когтями по курточке, принимался лизать лицо, потом прихватил её зубами за руку и потянул, потянул. Опять вопросительно заглядывал в лицо. Клаша не просыпалась. Он отошёл в сторону и стал прыгать на одном месте, сильно ударяя передними лапами по земле, при этом громко ухая, словно хотел кого-то напугать. Клаша не просыпалась.

Медведь снова приблизился, полизал девочку в лицо, выпрямился, даже привстал на дыбки, озабоченно глядя по сторонам и, не оглядываясь, стремительно куда-то ушёл, убежал.