– Ой, не скажи! – бесцеремонно вмешался извозчик, демонстрируя, что не только много говорит, но еще и подслушивает. – При немцах, если где лишнюю деревяшку ухватишь, могли пристрелить. Официальный указ даже был – запрет на разнос обгорелых зданий. Люди все равно, конечно, таскали, но всякий раз с риском для жизни. А что было делать? На улице мороз под 40, топить нечем… Сейчас не знаю, как будет. Про указы еще не слыхал, но истребительные батальоны по всему городу не зря выставлены. За порядком следить, говорят. А кто их знает, какой у них сейчас новый порядок-то? Старуха моя с ними уже сталкивалась. Ни семечек продать на базаре не дали, ни оконную раму у развалюхи на углу снять.

– И правильно, – перебила Галочка. – От таких налетчиков, мечтающих рамы поснимать, дом рухнуть может. Вы спасибо нашим батальонам должны сказать, что вашу супругу на такое травмоопасное дело не пустили. Привалило бы ее под тем домом, что бы вы делали?

– Супругу? – Извозчик явно обиделся и глупо, по-детски шмыгнул носом. – Старуха – мать моя. Ишь, придумали! Я вроде не так уж дряхло выгляжу. Вон, даже не седой еще совсем! – Он снял с головы картуз, обнажая совершенно лысую голову, и неожиданно сменил тему. – Кстати, приехали уже, расплатиться можно и меною. Где-то треть ваших дровишек заберу…

– Нет уж! – отрезала практичная Галочка и тут же, как обычно, весьма логично, но на первый взгляд обескураживающе, пояснила: – Мы цену деньгам знаем, а дровам – еще нет.

Пока извозчик пытался вникнуть в суть сказанного, а Галочка уворачивалась от дополнительных вопросов и торговалась, Морской спрыгнул на землю и, отойдя чуть подальше, окинул взглядом свой будущий дом.

Месяц назад, в Андижане, увидев адрес на первой почтовой карточке от Галочкиного деда, он удивился. Здание это он помнил еще как молитвенный дом харьковских караимов. Несмотря на повсеместную борьбу с религией, караимы продержались довольно долго и были изгнаны из помещения году примерно в 29-м. Тогда в их кенассе разместился клуб-музей «Воинствующий безбожник», куда периодически свозились реквизированные церковные ценности. О кипучей деятельности директора этой организации, умудрившегося пропить львиную долю экспонатов, ходили легенды, но одно доброе дело этот человек все же сделал: обеспечил сотрудников жилплощадью. Правда, весьма экстравагантным способом – выделил под квартиры часть старинной залы, разбив ее на комнатушки фанерными перегородками. Морской до сих пор помнил нашумевший в тогдашней прессе фельетон о получившихся скворечниках, драных рейтузах на Мадонне и оклеенных обоями мраморных колоннах. Директора через какое-то время призвали к порядку, музей закрыли, но выгонять сотрудников с обжитых мест не стали. Разумеется, узнав новый адрес тестя, Морской решил при встрече расспросить, что заставило Александра Степановича Воскресенского – бывшего частного адвоката, а потом сотрудника отдела юридического просвещения, человека почтенных лет и тонкого ума – покинуть свои уютные, в общем-то, капитальные комнаты в центре.

«Соціалістична Харківщина», октябрь 1943 года

– Дедушку вызвали куда-то по делам. Да, прямо в воскресный день. Говорят, тут тоже понятия выходного давно не существует. А если появился вдруг свободный день, все порядочные люди идут на воскресник, помогать Харьков восстанавливать. Но нам не привыкать, да? Так вот, дедушка уехал, но предупредил обитателей дома о нашем приезде, – прервала рассуждения мужа Галочка, как всегда, успевшая сделать сотню дел за минуту. – Соседи помогут разгрузить багаж и даже чаем напоить обещали.