Все четыре года, в нашей семье живет мрак. Эта боль глубоко проникла в каждое сердце. Все вокруг стало серым, не стало места радости, любви и сочувствия. Все померкло. Отец, Валид и я, стали черствыми и безжалостными. Темнота поглотила нашу семью еще сильнее, когда еще и у матери случился приступ. Она выжила, но тело ее парализовано. Она видит и слышит нас, но не реагирует ни на что. И всему виной – отец этой девчонки, что свернулась калачиком и вся дрожит от страха.

Знаю, я должен это сделать. Должен отдать ее толпе мужиков, и не имею права сейчас препятствовать Валиду. А затем должен задушить, оставив ее труп в номере вместе с видеозаписью. Такой план. И я решительно был намерен сделать это.

Я убивал, не раз, и не два. И сейчас мне ничего бы не стоило это сделать. Меня отец и послал, потому что я глубоко спрятал все чувства и эмоции. Валид же, он не убьет, не сможет. Изнасиловать – да. Убить – нет. Он и поехал со мной, только ради того, чтобы увидеть Фадеева, когда тот будет подыхать от боли потери своей дочери.

Все шло по плану.

Вечером, мы заселились в отель. Затем, мы с Валидом, познакомились лично с Фадеевым. И честно признаться, мне показался он не тем, кто может кого-то убить. Глаза у него добрые. И если бы не железобетонные доказательства, никогда бы в это не поверил. Но факты, есть факты.

Мы напомнили ему о событиях четырехлетней давности. И он тут же побелел и схватился за сердце. Я ясно дал ему понять, что приехал отомстить. Велел привести ко мне в номер свою совершеннолетнюю дочь. Угрожая тем, что если не приведет одну, то я возьму силой обоих. Этот придурок и привел.

Вот только когда увидел эту девчонку, в глаза ей посмотрел, то внутри что-то кольнуло.

Я впервые увидел в человеке столько чистоты, наивности и искренности. Голос ее, глаза, вся пропитана счастьем, светилась вся, улыбалась. Коснуться захотелось этой чистоты. И когда дотронулся до ее руки, во мне будто дьявол проснулся. Сломать ее захотелось. Не поверил её наивности. Не может быть таких людей. Все продажные и испорченные. И она не исключение.

Даже когда велел раздеться, все равно улыбалась, гирлянду пошла включать, наивно глазками своими хлопала. Я решил, что ждать не буду товарищей, лично сломаю ее, выбью из нее эту невинность. Ненависть и злость будто пожирать меня изнутри начала. И в тоже время, хотелось еще больше коснуться, пропитаться этой теплотой от нее.

Когда сказал ей, что буду с ней делать, то я не увидел в них настоящий страх, не увидел испорченности, ни злобы, ни ненависти. Да что с ней не так? И что со мной случилось? Я давно не испытывал даже и одного процента того, что испытывал, когда коснулся ее обнаженной спины. Умыться захотелось, в себя прийти и закончить свой план.

Но когда вышел из ванной и увидел ее за окном, снова внутри все сжалось. Нельзя отпускать, сначала растоптать. И еще больше разгневался, когда увидел, как радуется снегу. Она не от страха плакала, от чего-то другого. Она улыбалась.

Вместе с тем, непреодолимое желание возникло, поцеловать ее, почему, не понимаю до сих пор. Но мне не только захотелось ее в грязь вогнать, но и самому получить хоть малейшую долю этой чистоты и искренности.

Я понял, что она и целоваться не умеет, она и тут чиста и невинна. А когда начала радоваться еще и предстоящей смерти, совсем озверел. Маму она увидеть захотела. Во всем нашла что-то светлое и хорошее. Ненавижу. Не верю. Фальшивка. И я докажу это.

Когда насиловал её, во мне не было этой холодности и жестокой расчетливости, с которой, изначально, планировал это делать. Во мне были эмоции, которые я похоронил навеки, как считал до этого.