«Гоголь либо ходил по комнате, из угла в угол, либо сидел и писал, катая шарики из белого хлеба, про которые говорил друзьям, что они помогают разрешению самых сложных и трудных задач. Когда он скучал за обедом, то опять же катал шарики и незаметно подбрасывал их в квас или суп рядом сидящих… Один друг собрал этих шариков целые вороха и хранит благоговейно…»

Но всем своим особенностям, кроме одной, писатель придавал мало значения. По-настоящему мучила его тафофобия – боязнь быть похороненным заживо. Говорят, что этот страх возник у Николая Гоголя из-за перенесенного в юности малярийного энцефалита. После этого он стал часто терять сознание и резко проваливаться в глубокий сон. Гоголь опасался, что в один из таких моментов его могут посчитать умершим и похоронят. Навязчивый страх писателя не давал ему покоя. Гоголь даже составил особое завещание: его должны были похоронить только при появлении признаков разложения.

Несмотря на славу чудака, Николай Васильевич не был подвержен никаким психическим расстройствам. Это подтвердили многочисленные посмертные исследования специалистов.

Примечательно и удивительно, что Достоевский, который активно лечился по поводу своих многочисленных заболеваний, никогда не обращался за помощью из-за эпилепсии. Писатель обращался за помощью к врачам из-за проблем с кишечником, легкими, соматических расстройств, а эпилепсию не рассматривал в качестве заболевания. При этом приступы переносились им очень тяжело. Но Федор Михайлович полагал, что только благодаря им не иссякает его творческий потенциал.

Летом 1867 года в Европу со своей 20-летней супругой прибыл 46-летний Федор Достоевский. Молодожены остановились в немецком городе Дрездене, сняв трехкомнатную квартиру.

Через 3 недели беззаботной жизни писатель заговорил о рулетке, а еще через несколько дней оставил Анну Григорьевну одну и уехал в Гамбург, где находилось одно из крупнейших казино. Тут-то и началось самое интересное.

«Я стала получать из Гамбурга письма, в которых муж сообщал мне о своих проигрышах и просил выслать ему деньги, – вспоминала Достоевская. – Я его просьбу исполнила, но оказалось, что и присланные он проиграл и просил вновь прислать, и я, конечно, послала».

Как только не оправдывался писатель в письмах к жене, откладывая возвращение в Дрезден:

«Подлец лакей не разбудил, как я приказывал, чтоб ехать в 11 часов в Женеву. Я проспал до половины двенадцатого. Нечего было делать, надо было отправляться в 5 часов, я пошел в 2 часа на рулетку и – все, все проиграл», – сообщал он.

Вернувшись в Дрезден, Федор Михайлович недолго наслаждался спокойной семейной жизнью: в конце июня он получил гонорар из «Русского вестника» и сорвался в Баден-Баден, на этот раз прихватив с собой супругу. Двухнедельная поездка затянулась на пять недель.

«Это было что-то кошмарное», – вспоминала Анна Григорьевна. Писатель проиграл все до последнего талера и заложил все немногочисленные пожитки – в том числе, брошь и серьги с рубинами и бриллиантами, которые он же подарил жене на свадьбу.

В первую брачную ночь с Софьей Берс тридцатичетырехлетний Лев Николаевич Толстой заставил восемнадцатилетнюю свежеиспеченную жену прочитать те страницы в его дневнике, где подробно описаны амурные приключения писателя с разными женщинами, помимо прочих – с крепостными крестьянками. Толстой хотел, чтобы между ним и супругой не было никаких тайн.

Лев Толстой скептически относился к своим романам, в том числе к «Войне и миру».

В 1871 году он отправил Фету письмо, в котором была такая фраза: