А вообще по большому счёту друзей у Серёги-то и не было. Отчасти, наверное, причина была в издержках коллективного воспитания, порождающих одиночек. Жизнь состоит из парадоксов, и человек наиболее одиноко ощущает себя в толпе. Некоторым со временем это ощущение начинает нравиться; к их числу принадлежал и Серёга. Вообще, уже в эти годы он пришёл к заключению, что люди делятся на самодостаточных и не очень и, естественно, приписал себя к первым. Душу изливать он действительно не любил кому бы то ни было. А время, размывающее грань между одиночеством и тоской, ещё было впереди…

Жизнь кипела – ещё бы ей не кипеть в таком возрасте. Страну корёжило, кости трещали, плоть трепетала. Однажды на систему образования, влепившую ему «пару», обиделся Олежка, и это послужило поводом провести довольно не слабую акцию. Поздним вечером четыре шалопая исписали мелом серые стены школы суровыми изречениями из тогдашних газетных передовиц, типа: «Реформа пробуксовывает на учителе!» или «Нет плохих учеников – есть плохие учителя!» В процессе росписи Серёга чуть не звезданулся на асфальт с карниза третьего этажа (попробуйте стереть!), а Олежка таки шлёпнулся, со второго этажа и на газон, но ногу подвернул. Риск того стоил. Наутро первые уроки были сорваны, шпана ликовала, учителя горестно качали головами. Историчка закатила Серёгиному классу внеочередную контрольную, а сама деликатно в это время грызла шоколадку и бомбардировала возбуждённых недорослей устоявшейся патетикой, вроде: «Тут всю душу им отдаёшь, а в ответ…». Серёге стыдно не было – ни тогда, ни после. Наверное, потому, что система образования всё-таки нуждалось в неформальной критике.

А потом было лето – последнее полноценное безмятежное лето, когда бардак в голове был ещё вполне уместен и простителен. Оно было жарким, и дикие пляжи лесной реки редко когда пустовали. Мошкара и оводы шли и шли в свои отчаянные смертельные атаки, часто бушевали грозы, кожа темнела, волосы выгорали. Серёга часто видел на пляже Наташку, которая охотно принимала ухаживания со стороны какого-то, на взгляд Серёги, конченного зануды, однако он не мог не обратить внимания, как заботливо этот зануда вытирает полотенцем привлекательные Наташкины части тела, как задумчиво склоняет голову, внимательно выслушивая её, и рассеянно поглаживает при этом чужие коленки. Наташка цвела. Серёга бесился, и даже был готов, как овод, устремиться в жалящую бессмысленную атаку, но передумал. Он понимал, что виноват во всём сам – что ж, оставалось лишь делать выводы. Серёга их сделал и быстро утешился.

А ещё был футбол. Их школьная команда выиграла отбор в районе и пробилась на область, и даже была близка выйти из зоны в финал. Серёга ловил кайф. Быстрый и в меру техничный, он находился в состоянии, когда реально «пёрло» и мяч не имел ничего против того, чтобы после его удара оказаться в воротах. На всю жизнь он запомнил то упоение, с каким проходили чудные финты, как догонял он мяч на бровке и ловко вырезал его метров на двадцать прямо на стриженную макушку Тимура, как падал вратарь, бросаясь в одну сторону, а мяч после одиннадцатиметрового лениво катился в другую… На пенальти эта сказка и закончилась. Они проигрывали сильному сопернику, и минут за пять до конца игры вражеский защитник сфолил в своей штрафной. Бить вызвался Серёга. И вдруг почувствовал мандраж: недвусмысленно напомнил о себе живот, и разом проступила тяжесть в усталых ногах. Отказаться? Н-ну уж н-нет, должно прокатить и на этот раз… Не вполне понимая, что делает, он неловко ковырнул мяч и проводил взглядом его полёт. Мимо. Они проиграли.