Вонзилась в его кисть.
Так, стало быть, дождь – это был плач.
Изольда пошла лечь,
И он постелил для нее плащ
И с ней положил меч.
А сам все смотрел он, как день блек,
Как сумрак ночной пал,
Потом осторожно на плащ лег
И плохо всю ночь спал.
1977
«Ты на мое отчаянье похожа…»
Ты на мое отчаянье похожа.
Стоит звезда над сушей и водой.
Горит душа, и холодеет кожа,
И расцветает лютик золотой.
Дни выпадают, как дожди, и гаснут,
Как только дни – и как одним глотком,
Одним дыханьем говоря: – А вас тут
Забудут всех, не вспомнят ни о ком.
И ты мне скажешь, руки отнимая,
Что счастья нет, есть ветер и вода.
Затмилось сердце, слов не понимая,
И ветка ивы брошена туда.
Есть что-то в даре вечное, как в горе,
Привычное, как верность и тоска,
Как та река, впадающая в море,
Идущее волной на берега.
И это жизнь. Ее узор подвижен,
У ней изнанки нету никакой,
А на лице, среди цветов и вишен,
Мы вышиты коснеющей рукой.
Уже темны и тягостны посулы,
Сквозят черты, как ветер из дверей,
Сквозь плутни школы, сквозь глаза и скулы —
Деревьев, лодок, стен монастырей.
О эти дара вечные подарки,
Перерожденья, бденья забытье!
А все твои, Олимпия, огарки,
Твои и рисованье, и шитье.
1978
«Все кончится. Мы встанем в полшестого…»
Все кончится. Мы встанем в полшестого,
Погасим свет и выйдем в ворота.
Возьмем мы только шара золотого
С холодного и мокрого куста.
В ненастный год от Рождества Христова
Мы в этом доме спали на полу.
О смерти приказание готово.
О Господи! Последнюю стрелу
Ты вынул из колчана золотого.
С корзинкой яблок, в ватнике военном
Старуху-жизнь мы встретим на пути.
Горит в лесу свеча по убиенным.
Ни жизнь прожить, ни поле перейти.
На станции, читая расписанье,
Ты скажешь: – Совесть, кажется, чиста. —
Подписано о смерти приказанье.
О вспомните родимые места!
1980
«Над озером сгустившаяся мгла…»
Над озером сгустившаяся мгла
И полночь бьет в свои колокола.
– Ты кто такой? – Не помнящий родства. —
И негодует вещая листва.
Два всадника отсюда смотрят в даль,
Он – приподняв забрало, и вуаль —
Она. И заалеют купола,
И полдень бьет в свои колокола.
И день, единоборствующий с тьмой,
День памяти! И смелый ангел мой
Хохочет: – Гибель эта стоит свеч! —
И честь, и слава, и двуручный меч.
Пусть гаснет день – бывает свет иной.
То молнией, то полною луной
Могильные осветятся кресты.
И затрепещут вещие листы.
1984
«Пусти. В нас ни мужского нет, ни женского…»
Пусти. В нас ни мужского нет, ни женского.
Мы время, в нас часы заведены.
В свой бальный плащ, больную тень Нижинского,
Как будто в крылья мы облачены.
В краю ветров, июнем холодеющих,
Где моря вздох у горя на краю,
В саду дроздов, от яблок молодеющих,
Мы погубили молодость свою.
Как было жить с такой душой играющей
Сквозь эту жуть – не море, не листва,
А просто шут, от горя умирающий
С кругу родных, не помнящих родства.
Но в страны тех, у нас жестоко отнятых —
Что ж память их? – но вспомнить пробил час! —
Плывет на парусах, высоко поднятых,
Небесный свод, печально ждущий нас.
1985
К Музе
Вернись ко мне – я стану жить тобою
Одною, на других не глядя дам.
Уж ни запою и ни мордобою
Отныне предпочтенья не отдам.
Вокруг безумцы, будто я в больнице,
Не то убийцы, будто я в тюрьме.
Тебя одну, прелестная юница,
Одну тебя имею на уме.
(Плутовка не дается, не берется,
Она смеется, слушая вранье.
Она не Гретхен – так она упрется,
Что даже дьявол плюнет на нее.)
Другие льнут – да ведь они рябые!
Мне ненавистен их наряд простой.
А у тебя надкрылья голубые,
Победоносный усик золотой!
1985
«Гаральд, тебе целые земли малы…»
Гаральд, тебе целые земли малы,
Из птиц тебе нравятся только орлы,
И армия ждет тебя в Нарве,
И все ж ты играешь на арфе!
Как подвиги вечны, так вечны слова.