«Неба не было, было пятно…»
Неба не было, было пятно
От луны среди хмари и веток,
Лето длилось и было пьяно,
Как на лавочке в сквере подлеток.
И слова заскреблись изнутри,
Незаметно и робко сначала,
Говори что-нибудь, говори,
Чтобы я, цепенея, молчала.
И в ушах раскатился прибой,
Без амнистий и даже кассаций,
Я казалась довольной собой,
А потом я устала казаться
И стояла, держась молодцом,
Лишь на скулах горячие пятна,
С беззащитным и глупым лицом,
По которому сразу понятно.
«Из реальности, словно из класса…»
Из реальности, словно из класса,
Изгоняемый думает – стоп!
Со вчерашним совпали цвет глаз и
Папиллярные линии стоп.
У берёзы, растущей из крыши
На ослепшем бараке под снос
Беззащитно и даже бесстыже,
Кровь светлей и прозрачнее слёз.
Станет слух осязанием звука,
В полночь бездны суфлируют псу,
Можно прятать в прощанья разлуку,
Если дерево прячут в лесу.
Разлучаемый, бесцеремонный,
Без ребра остающийся куб,
Он оттиснет печать Соломона
На шершавом пергаменте губ.
«Четыре часа утра. На дороге пусто…»
Четыре часа утра. На дороге пусто.
На зеркале – птичка, за зеркалом – Пугачёва.
Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства,
Вот чувство голода – очень сильное, к слову.
Кафе на обочине. Может быть, даже вкусно.
До города – двести, всего ничего осталось.
Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства —
Внезапная, неотменяемая усталость.
Как в восемьдесят седьмом самолётик Руста,
Спикировать к ней на двор сквозь дожди и зимы,
Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства —
Невыносимо же, право, невыносимо…
Погнали к Петру, если будет проезд к воротам,
А если не выпустят – на проходную ада,
Но крест в неоновой краске за поворотом,
Раскинув ладони, машет – браток, не надо.
Внезапно из рации голос, притворно строгий,
Как будто подслушал ненужное, даже слишком:
«На двадцать втором километре – ремонт дороги».
Спасибо, братишка.
Спаси тебя бог, братишка.
«змей был тестировщиком, а яблоко – баг-репортом…»
змей был тестировщиком, а яблоко – баг-репортом,
добро и зло отличались вкусом, но чаще сортом,
в большинстве они были с ещё не выведенного древа,
из того оборота, где strawberry fields forever.
а ева была уязвимостью, ева была проблемой,
ранкой, некстати надсаженной жилкою подколенной,
и даже не человеческим фактором, а настоящей бедою,
тёмной от крови с жёлчью горькой слюной густою.
я не хотела родиться евой, это доводит до исступления.
откуда синяк? подрался с никитой, чтобы не лез к лене. я,
мама, не думаю, что девочки должны варить и качать железо,
но она же тоже ходит на каратэ, и могла сама ему врезать!
понимаешь, сын, в том куске кода, который описывал еву,
уязвимость была прописана в начале строки, слева,
и когда этот участок закомментарили, вывели из работы,
ева перестала быть женщиной. стала ботом.
«Здесь вырывают волосы, скалят пасть…»
Здесь вырывают волосы, скалят пасть,
Здесь инвалидность духа зовут любовью,
Надо же было так хорошо попасть,
Это не сказка, это Средневековье.
В небе висят драконы, звенит в ушах,
Ложные сущности переполняют стеки,
Нечего ездить на крысах и на мышах,
Время поставить опыт на человеке.
Пьяный вагант задушил гончара струной,
У оружейников скидки на меч и стрелы,
Странные люди снятся тебе весной,
Ты не о деле думаешь, Синдерелла.
Коршун умеет падать не только вниз,
У реактива какой-то не тот оттенок,
Зёрнышко воздуха в плевру, не промахнись,
Зёрнышко крови – в полуживую вену.
«Хвоинка в зубах, кивком отброшена грива…»
Хвоинка в зубах, кивком отброшена грива,
Разбитые кисти, ментоловый взгляд инородца,
Первый симптом человека на грани срыва —
Он вечно удачно шутит и часто смеётся.
Это тебе. На конверте гуашью – «Каю»,
Мы с ней намедни столкнулись на биеннале.