– Конечно, поменялась бы, не глупи. Ты явно не в себе, если не хочешь быть богатой, как принцессы.

– Против богатства я ничего не имею. Но чтобы меня узнавали, куда бы я ни пошла, и следили за каждым моим шагом? Постоянно бояться нарушить этикет или сказать что-нибудь не так? Нет уж, увольте.

– Согласна.

– Я слышала на работе, как портнихи и продавщицы жаловались на состоятельных клиентов. Грубияны среди них не редкость. Придираются к любой мелочи, а сами никогда спасибо не скажут, вечно ходят недовольные. Определенно никто из них не пришлет подарки девушкам из мастерских. В отличие от принцесс и королевы. Вот им чувство благодарности не чуждо.

– Справедливо, – признала поражение Милли. – Тогда давай станем миллионершами, чтобы проводить зимы на юге Франции или итальянском побережье. Нас с тобой, загорелых и счастливых, будут путать с американскими кинозвездами.

Энн невольно улыбнулась, представив, как они с Милли раздают автографы.

– Разве это не сказка? Запросто взять и сесть на поезд или на корабль, отправиться в далекую страну… Увидеть из окна поезда что-нибудь кроме серого неба, покрытого копотью кирпича и застывших под снегом деревьев.

– Или не очень далекую. Мне хватит и пяти дней у моря.

Разговор стих – надо было убирать со стола. Чтобы у Энн не загрубела кожа на руках, мытьем посуды занималась Милли. К половине восьмого они уже закончили.

– Может, разжечь огонь в гостиной? Всего на часок? – спросила Милли.

– Хорошо. Только небольшой. Я проверила ящик с углем – он почти пуст. И одному богу известно, придет ли к нам угольщик на этой неделе.

– Я сделаю совсем крошечный огонек, мы сядем поближе к камину, и я тебе почитаю. По дороге домой я купила в газетном киоске новый журнал.

Милли сдержала слово, огонь в камине едва теплился, однако в гостиной стало на пару градусов теплее. Завершение недели вышло приятным: прикрыв глаза и чувствуя, что ноги наконец согрелись, Энн сидела в удобном кресле и слушала один из романтических рассказов, которые так любит ее невестка.

Милли и Фрэнк поженились всего за несколько месяцев до его гибели – одной из ужасных, бессмысленных смертей во время «Блица», мысли о которых все еще ранили Энн, когда она позволяла себе об этом думать. Ее брат даже не был пожарным, лишь смотрителем на вышке, но, когда из-за бомбы загорелась ближайшая фабрика, он ни секунды не колебался – бросился в огонь искать выживших, да так и не вышел из здания.

А Милли еще слишком молода: ей двадцать шесть, на год старше Энн. До замужества она любила ходить с друзьями в кино или на танцы, а теперь вынуждена коротать пятничный вечер за чтением вслух у камина.

Если уж на то пошло, а когда сама Энн в последний раз развлекалась? Возможностей хоть отбавляй: девушки с работы почти каждую пятницу ходили в танцевальные залы Вест-Энда. На приглашение Энн всегда отвечала «нет, спасибо, в другой раз». Эту привычку она приобрела, когда еще была жива мать, и если Энн изредка спрашивала разрешения провести вечер вне дома, в ответ неизменно получала нравоучительную лекцию. «С тем же успехом деньги можно просто выбросить. Платье, туфли, помада, а еще закуски и коктейли, к которым не дай бог привыкнешь, – считала ее мать, загибая пальцы на огрубевшей от работы руке. – Я уж не говорю, что за вход нужно отдать почти шиллинг. И ради чего? Чтобы подпирать стену вместе с другими простушками?»

Конечно, мама вовсе не хотела обидеть Энн, она лишь пыталась закалить характер дочери. Рассказать, как безжалостен мир, особенно с бедными девушками. И действительно, вряд ли кто-то на танцах проявит к Энн искренний интерес, а верить в обратное было бы глупо и наивно.