– И что же с ней не так, с нашей бедняжкой Соланж?

– Помнишь, как она однажды попыталась припарковаться на нашей стоянке?

– А что, поставить машину на нашей парковке уже стало проблемой?

– Скажешь тоже, ничего подобного! Беда лишь в том, что там уже стояла машина. По случайности моя. Не знаю, о чем она в тот день думала и что себе говорила: «Если потесниться, места всем найдется»? Прямо болезнь какая-то… Не понимаю, как Поль вообще доверяет ей руль.

– Чтобы она училась.

– Училась? Но чему?

– Водить машину.

– Да у нее права уже двадцать лет! Для разминки как-то многовато…

От воспоминаний о помятом крыле своей машины у Жан-Пьера еще больше портится настроение. Он встает, раздраженно стаскивает с себя старую хламиду и вешает ее в шкаф у входа. «И на том спасибо», – говорит себе Изабель, нацепив наискосок на лицо улыбку. Вспышки мужниного гнева кажутся ей недобросовестными и чрезмерными, но в них она всегда находит для себя развлечение. Точнее, находила раньше. В последнее время ей больше хочется их избежать. Предоставить ему полную свободу действий. Пусть сам упивается этой своей усталостью.

– Какой же ты ворчливый! Оставь Поля с Соланж в покое.

– Дак я тебя о том и прошу! Видишь, ты ведь сама сказала, что мы зря их побеспокоили. Ну что, отменяем ужин? Давай же, не тяни.

– Ну уж нет, отменять мы ничего не будем.

«Нет, сыграть надо вдумчиво и наверняка», – думает Жан-Пьер. Воспользовавшись другой партитурой – нежности. Да, смягчать Изабель со временем ему все труднее и труднее, но попробовать все же стоит. Поэтому, желая надавить на чувства, он берет жену за талию. Они стоят лицом к лицу, целомудренно соприкасаясь телами. Он смотрит ей прямо в глаза, она демонстрирует ему безупречные белые зубы.

– Тебе не кажется, что нам неплохо бы побыть наедине – только ты и я?

Брови Изабель превращаются в два вопросительных знака.

– Что значит «побыть»?

Жан-Пьер вдруг понимает, что если раньше невинный вид девочки-переростка, который она порой на себя напускает, его веселил, то сегодня больше склонен бесить. Есть вещи, которые в пятьдесят лет точно делать не стоит.

– А то и значит, что побыть. Для мужа и жены вполне нормально побыть вдвоем… Один-единственный вечер…

– Дорогой мой, мы с тобой вот уже двадцать пять лет по вечерам совершенно одни. И честно говоря, мы вообще никогда не упускаем друг друга из виду.

Теперь осталось только последнее средство. Хотя Жан-Пьер уже знает, что сражение проиграно. Но разве победа не была изначально за ней?

– Ну и что? Лично я не устаю на тебя смотреть.

– Я тоже… Но время от времени неплохо и немного проветриться.

Жан-Пьер выпускает из рук бедра жены, в действительности весьма мучительно воспринимая ее безобидную иронию, подходит к зеркалу у входа и смотрит в него.

– И отвратительная же у меня рожа…

Лицо осунулось, глаза ввалились внутрь, и оправа очков больше не в состоянии скрывать вокруг них круги.

– А почему проветриться? Тебе что, жарко?

– Какой же ты глупый…

Все так же пялясь на себя в зеркало, Жан-Пьер вдруг чувствует, что его губы растянулись в какой-то странной ухмылке. Будто в гримасе, без остатка завладевшей его лицом и неподвластной контролю с его стороны.

– Ты что же, задыхаешься рядом со мной, да?

– Нет, Жан-Пьер, я с тобой ничуть не задыхаюсь, но немного новизны тоже не навредит.

Ему надо бы повернуться, чтобы она увидела на лице эту отвратительную гримасу и поняла, в каком он состоянии. Чтобы хоть немного догадалась, что он думает об этом ужине, о жизни, о ней, а заодно и о том, как ему с ней живется. Только вот знает ли это он сам?