– Звучишь неубедительно. И выглядишь неубедительно. Что ты зажался весь? Тебе же выпал настоящий джек-пот. Ты что не веришь, что Микки действительно хочет этого?

– Не то чтобы не верю, – замялся Джонни, пожимая плечами. – Просто неужели в нём нет ни капли сомнения?

– Вот в чём твоя проблема, Джонни. Сомнения! Твои глаза должны гореть. И это должен быть дьявольский огонёк азарта! А ты стоишь, как сундук. Твоя речь похожа на конвульсии эпилептика, а я хочу, чтобы ты мне показал восхищение, предвкушение успеха. И никаких сомнений… Понятно? Ещё раз!

Но для Джона это как раз было точкой сомнения, точкой выбора между идеалом семейного счастья и деньгами, которые многое могут решить, но от идеала придётся отказаться. Всегда при любом выборе что-то приобретаешь, а что-то неизбежно теряешь. Выбор отсекает прочие возможности, часто не предоставляя больше шанса вернуться к ним, поэтому всегда так сложен. Именно это они обсуждали с Джилл, когда-то в заброшенном павильоне. Сомнение, затем принятие решения, робкий шаг в сторону одного из путей, и всё – очередной жизненный этап уже за спиной, ты больше никогда туда не вернёшься. Сейчас режиссёр предлагает отказаться от этой мысли, и, так как именно режиссёр руководит всем процессом, он вправе требовать, чтобы его решения исполняли. Джон не может спорить. У него даже нет возможности высказать свою точку зрения – он вынужден работать в рамках чужой. Такова участь актёра. И к ней уже давно пора привыкнуть.

«Ладно, настройся Джонни. Покажи им всем, что ты – профессионал», – Джон собрался и начал заново. На этот раз Уоллберг не остановил его, поэтому удалось отыграть сцену до самого конца.

– Но как же мы, Микки? Как же наша жизнь? Помнишь, о чём мы мечтали, когда валялись вдвоём в высокой траве? Небольшой домик во Флориде. Тёплое и солнечное лето. Под тенью огромного дерева резвятся детишки. Наши детишки. Трое или даже четверо. Слышится их смех. Они играют с большой и пушистой собакой. Мы сидим на летней веранде с бутылкой откупоренного вина и с улыбкой смотрим на наших деток. Легкий ветерок ласкает наши лица. Мы чокаемся бокалами, и приятный, терпкий, кисловато-сладкий, пьянящий напиток касается наших губ. Мы улыбаемся друг другу. Счастьем и любовью наполнены наши сердца, – при этих словах Амелия медленно отворачивается от супруга и говорит это куда-то в сторону, куда-то вдаль, как будто это уже не их общие мечты, а только её собственные. Она вытягивает руку, будто хочет прикоснуться к описанной только что картине. В конце у неё наворачиваются слёзы и голос начинает дрожать. Она отказывается верить, что её мечта вот-вот перестанет существовать.

– Но, милая, – с жаром обращается к ней Микки, – то, что мне предлагают, это гораздо интереснее и перспективнее, чем какой-то домик во Флориде, – он немного усмехается. – Ты понимаешь, что мы с тобой будем купаться в роскоши. В нашем распоряжении будут лучшие виллы, шикарные автомобили. Ты будешь одеваться в лучших бутиках. Нашим детям будут открыты все пути в этом мире. Они не будут мучиться, как мы, и, возможно, никогда не будут знать, что такое нищета. Амелия, любимая, послушай, – он приближается к ней. – Такой шанс выпадает раз в жизни. Больше никто и никогда не предложит мне подобного. Если я сейчас откажусь, то мы никогда не увидим, что такое жизнь без нужды. А мечта, которую ты рисуешь, вообще может не воплотиться.

– Но, Микки, ты продаешь свободу! Что ты потом скажешь своей совести? Как ты будешь смотреть в глаза людям? Своим детям? Как ты будешь оправдываться перед самим собой, понимая, что ты продал себя и всё, что у тебя есть?