Дверь открыл своими ключами. Все два года я хранил их на режимном объекте. Брал в руки связку ключей и дом на минуту переставал быть миражом.

Два года я мысленно открывал дверь и представлял, как шагну за порог. И я шагнул, и мама сказала:

– Сынок!..

Потом еще что-то сказала, а что я уже не могу вспомнить.

Помню, мы пошли к бабушке с дедом. Форму я снял только у них в доме, там она двадцать лет и хранилась в платяном полированном трёхстворчатом шкафу.

***

– Что с твоей формой делать? – спросила меня тётушка лет десять назад, – пусть и дальше висит или?..

– Или. Только погоны от рубашки отстегни, пожалуйста.

Тётушка вынесла парадку к мусорным бакам. Через пятнадцать минут форму кто-то забрал. Только погоны и остались.

СКАЗКА старшей ДОЧЕРИ

Когда старшая была младшей и единственной, мы купали её на кухне.

Ванной комнаты в бабушкином доме тогда еще не было, как и горячей воды, и туалета. Канализации не было тоже и помойную воду выносили вёдрами на улицу. Выливались вёдра прямо на дорогу, из-за чего зимой улица Гоголя обрастала ледяными торосами самого причудливого цвета, а летом пахла так…

В туалет нужно было выходить во двор, где в самом дальнем углу ютился неказистый деревянный домик. Дожди, снег и ветер давно смыли с него почти всю краску, и потому цвет этой будки определить было невозможно. Хотя нет, цвет начинающего гнить дерева был у туалета. Серо-чёрный. С морщинами трещин и сучков в досках.

И вот, выходишь ты на дальняк зимой, темно, ты сидишь над выгребной ямой и сверху тебя греет мех искусственной шубы, а снизу из очка твои голые ягодицы обдувает холодный вонючий ветерок. Представил? Это не так страшно, как кажется. Но купать грудного ребенка зимой на улице, да ещё и в шубе – это уже слишком. Поэтому купали старшую дочь на бабушкиной кухне, но в холодной воде. Шутка.

 Потом старшая подросла, а кухня нет, и девочке захотелось расширить горизонты. Способ был один – сочинять.

Текст, приведенный ниже, судя по почерку, может быть датирован концом 20 века, между 1998 и 1999 годами.

Местами текст утрачен от слёз, но общий его смысл доступен даже неискушенному исследователю.

 Фото автора сказки двумя или тремя годами ранее даты написания текста.

Жаль дальше завязки история не рассказалась.

ДЖИМ

1995-й год. Спешу на работу в издательство «Слово», там на последнем этаже располагалась редакция газеты «Заря молодёжи», где я уже несколько месяцев работаю штатным корреспондентом. Подхожу к парку «Липки» и рядом с памятником революционеру-разночинцу Чернышевскому, встречаю своих бывших коллег из ВГТРК «Саратов». Коллеги останавливают на улице прохожих и задают один и тот же вопрос: До какого колена вы помните своих родственников?

Останавливаюсь и я, и тоже и отвечаю на камеру о том, что лично мне стыдно, но я помню свой род только до прадедушки. А вот в паспорте моего пса родословная записана до пятнадцатого колена.

Вот эта родословная:

Щенка ирландского сеттера я купил в 1990-м году. По случаю. Вожак комсомольской ячейки нашего факультета, красавица Вера Воробьёва, по совместительству оказалась ещё и заводчиком этой породы.

До армии я очень хотел собаку, мечтал о кокер-спаниеле.

– Да зачем тебе этот кокер?! – удивилась Вера, – У меня неделю назад сука ощенилась, приходи в гости и забудешь обо всех кокерах в мире! Обещаю.

Вера не обманула.

Когда я увидел, как табунок маленьких ирландцев бежит мне навстречу по прихожке, ни о какой другой собаке уже не думал.

Щенок стоил 400 рублей. Стипендия у меня была сорок. Но Вера пожалела меня и согласилась сбросить цену до 250-ти. Таких денег у меня тоже не было. Я их занял у бабушки. ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ РУБЛЕЙ. Почти две средних зарплаты служащего в СССР.