В детстве я много лет поднимался и спускался на лифте и всегда видел кнопку аварийной остановки. Мать прожужжала мне все уши, говоря, что нажимать ее нельзя. Но где там – все время ездить и так ни разу не испробовать? Нажал-таки! Всю ночь провел в застрявшем лифте, боясь звать на помощь и получить нагоняй. Сейчас могло случиться кое-что похуже; зверь сомнения грубо напирал:
«Разве не большее сумасшествие – стучать в ночном лесу по железке, лишать покоя себя, невинных зверей, а потом еще и весь следующий день бороться со сном?!»
И, о Боже, как трудно стало ударить в следующий раз! Навалилась адская усталость. В моем размеренном бое если и не было смысла, то хоть присутствовала направленность, витальное упорство. Теперь же пришли безысходность и усталость, бороться с которыми невозможно.
– А как замерзают во вьюгу, о-о-о, – разбудил меня динамик, – тускнеет надежда, и ты баюкаешь себя мыслью, что все равно уже замерз до костей, – так не лучше ли перестать двигаться, все тщетно? Выхода нет, на сотни миль сплошная ледяная пурга…
Баритон стих, будто чувствуя себя виноватым в том, что разбудил.
Вокруг меня непролазные джунгли, довольно тепло, около 90–100 по Фаренгейту. Но если разобраться, то чем мой тупик отличается от леденеющего странника, оставившего надежду?
«Бряк!» – меня вывела из ступора вздрогнувшая кисть. Уже не контролируя движения, я уронил занесенную назад руку. Эта случайность невероятно помогла. Что было сил я поднял кулак с зажатой монтировкой и принялся колотить, будто пытаясь убить незримого зверя сомнения. Окружающее стало принимать привычные черты. Обитатели этого странного места занялись своими нехитрыми делами, будто не замечая моего грохота. Я же вслух выругался на себя и зарекся останавливаться, покуда во мне есть жизнь.
Глава 4
Ночь тянулась и тянулась. Я стучал, лязгал, порою бессильно ронял руку. В один момент я поймал синхронный ритм:
«Тук, друк, … тук, друк…» – удары сердца резонировали с боем монтировкой. Появились силы даже что-то напевать себе под нос. Животные, насколько я мог судить, представляли угрозу ровно настолько, насколько я ими интересовался. Меня все подталкивало разглядеть их морды, силуэты тел. И тогда животным также становился интересен я. Они смело приближались, и я должен был усиливать удары и внутренне заставлять себя думать о другом. Сила всей той ночи была запрятана в моих собственных способностях, равно как и в неспособностях.
Способность – это не сдаваться, колотить проклятую трубку. Я снова вспомнил про воду, которая точит камень, ведь что-то да выйдет. Неспособность выражалась в отсутствии навыка контролировать мышление – и зачем мне было думать о дурацких зверях?
«Почему нельзя обращать на них внимания? Они такие диковинные – где еще ты таких встречал?» – звучал во мне монотонный голос сомнения. И моя неспособность – то, что я слушал этот голос и начинал ему верить, хотя и знал: ничего полезного для меня он не нашепчет. Почему я слушал этого неотступного советника?
Ведь это он, наверняка он раздвоил здесь все трубки. Нашептал им, что поворачивать надо влево, через минуту – вправо, вот бедные и запутались, стали расти надвое. В этой зоне голос зверя сомнения – это повелитель. Голос фоновый, бесполезный, но заявляющий, что он столь же важен, как и здравый смысл…
Я стал нащупывать важный вывод, но тут заметил, что звери стали расходиться, скрываясь за раздвоенными стволами. Сквозь густые заросли стал пробиваться утренний свет. О, какая это была радость!
– Утренняя пробежка укрепляет мышцы ног и позитивно влияет на иммунитет. Кости приобретают эластичность и менее склонны к иссыханию, – начал баритоном динамик. – Рекомендуют…»