Тот же самый потерянный и блуждающий взгляд, манеру вздрагивать и пугаться при малейшем шорохе, некую так сказать инаковость, некую трудноуловимую, но тем не менее вызывающую категорическое желание дистанцироваться странность, некую непредсказуемость поведения, образующую вокруг тебя пустоту, ведь желание держаться от психа подальше вполне естественно, естественно даже для очень интеллигентного человека.

Да, действительно, факт был странен до чрезвычайности, факт необъяснимый буквально ничем, если прочие удачные, и даже блестящие свои прогнозы Порфирий объяснял вначале собственным мастерством и искусностью, а затем, после долгих раздумий, добавил к мастерству и искусности ещё и честность, и даже, с течением времени начал придавать этому качеству решающее значение, ему стало казаться, что если очень долго говорить одну правду, а потом однажды соврать, то это враньё загадочным образом превратиться в правду, и вот теперь от всех его построений не осталось камня на камне, в чём же дело? ― задумался Порфирий, думал, думал, и не находил никакого ответа.

Вспомнилось, как однажды ему удался восхитительный прогноз, когда дело касалось судеб всего Дикого Поля, когда он предсказал повторение бунта черни и дворцового переворота, в момент когда прогрессивные граждане торжествовали победу, он вдруг высказал грозное предостережение, и предсказал повторение событий, повторный, спустя два года бунт, тогда несколько здравомыслящих граждан, а в Диком Поле их всего трое, трое совершенно незнакомых друг с другом мыслителей, один ― автор Планетария, и два персонажа того же Планетария, но об этом потом, так вот, все трое подумали, и подумали совершенно синхронно, мол надо-же, зачем он говорит такую глупость, он говорит это во вред себе, во вред своей репутации, как же он этого не понимает?

Порфирий прекрасно понимал, что прогноз его крайне неуместен и контрконъектурен, но ничего не мог с собой поделать.

В глубине души Порфирий, несмотря на шутовской колпак, и демонстративному заглядыванию в трубу телескопа, к тому же телескопа сломанного, без возможности фокусировки, Порфирий и купил его по дешёвке, уверив продавца, что обязательно починит, да так и не починил, Порфирий считал себя человеком в каком-то смысле святым.

И, как ни странно, в этом была некоторая доля правды, пусть со множеством натяжек, но он по всей видимости Порфирий имел достаточные основания так думать о собственной персоне.

Разумеется творческий путь Порфирия не был усыпан розами.

Попадались и больно ранящие шипы.

Однажды, и эта история долго доставляла астрологу болезненные воспоминания, он был подвергнут публичному глумлению и насмешке со стороны невежи, франта и позёра, анналы истории до сей поры хранят эту забавную сценку, её не трудно разыскать и ознакомиться, когда невежа, франт и позёр, что не мешало ему быть блестящим историком и контрпропагандистом, и кроме того, в силу многогранности дарования, режиссёром, оперным певцом, ценителем старинного фарфора, стилистом, знатоком множества искусств etc.

Разумеется он не мог подозревать в авторе «Звёздного ключа к сердцу мужчины» и «Календаря огородника» честного и беспристрастного исследователя.

И подверг его публичному глумлению.

Подверг насмешке, и, что особенно нехорошо, насмешке по поводу сучившейся с астрологом житейской трагедии.

– Несколькими неделями назад астролога обокрали, ценное его имущество было наглым образом похищено.

– Хорошо, обокрали ― так обокрали, с кем не бывает, но если бы был обворован например стоматолог, то в Диком Поле это событие служило предлогом для торжества и веселья, не боле того, собственно говоря забавен не сам факт кражи, в нём нет ничего весёлого, забавен сам выбор объекта, стоматолога, слишком уж он многозначителен, слишком уж намекающ, слишком уж компрометирующ для самого стоматолога, особенно если он не богат и скоромен.