Сам же Вождь Эгиренечик, стоявший вместе с Боке в некотором отдалении от остальных соплеменников, с совершенно ненормальным вожделением ярко полыхавшем в глубоко посаженных глазах, смотрел, пытаясь проникнуть фантастически зорким взглядом в том направлении, где на, недоступной бескрылым Болотным Богатырям, высоте, за плотной синей пеленой ливня, скрывалась верхушка Дерева, откуда скоро на Великое Болото начнет проливаться Золотой Сок Вечной Молодости и Долгой Жизни. Великий Мудрый Эгиренечик уже, как несколько лет изобрел способ ловить его, несмотря на свирепых Стражей Деревьев. До этого знаменательного момента оставалось еще несколько дней, и почему-то Эгиренечик предчувствовал, что именно эта, только что наступившая Весна с ее необычайно рано начавшимися Грозами, даст небывало богатый урожай Золотистой Радости.

Боке, у которого от сырости противно начало ныть раненое предплечье, с почтением спросил разрешения у Эгиренечика удалиться под крышу приютившей его хижины Вождя, на что получил высочайшее согласие. Эгиренечик с удовольствием остался один, чтобы полнее и ярче предаться мечтам о предстоящем в скором времени, ни с чем не сравнимым экстазом охоты за собственным Бессмертием. Бессмертие имело сладкий сказочный аромат и нежные вкусовые ощущения перебродившей женской девственной плоти. И то, и другое почти сразу без остатка таяли в зубастой пасти, переполнявшейся пенистой слюной вожделения, превращаясь затем в смутные, но незабываемые воспоминания о проглоченном волшебном напитке яркого золотистого цвета, заставлявшего еще много дней после приема светиться глаза ярким небывалым светом нежности и доброты, совсем несвойственным Болотным Богатырям…

А там, в недосягаемом для жителей Болот расцветающем Весеннем Райском Саду, неожиданно разразившаяся Зеленая Гроза, как обычно, послужила сигналом для начала традиционного ежегодного Праздника Любви, сопровождаемого множеством ристалищ и игр. Ну и, само собой, разумеется, Праздник Любви заканчивался пышно обставленными свадебными торжествами, после которых число счастливых супружеских пар в Племени Семи Ветвей увеличивалось, как правило на пять-шесть десятков. Но…

Но… на то она и Весна – одновременно долгожданная, цветущая, счастливая пора года, а параллельно этому – страшная, неистовая и непоправимая в своих необратимых и неудержимых последствиях.

В частности, в Родовом Дупле Вождя Айсарайга царили смятение и страх. Сохраняла полное самообладание лишь сама виновница царившего там смятения – роскошная и неподражаемая красавица Гера. Девушка неподвижно сидела, изящно скрестив красивые длинные ноги на отполированном панцыре смоломаза, уперев руки локтями о бедра и положив филигранно изваянный природой подбородок на плотно сцепленные между собой пальцы рук, почти безучастно глядя на стоявшего перед ней на коленях отца, Айсарайга. Бесконечно преданная ей младшая сестренка Лея обнимала Геру за коленки и тихонько плакала. В дальнем углу дупла полулежал на пышной охапке из свежих цветов и листьев, отец Айсарайга, древний старец Раоклин и бесстрастно смотрел и слушал разыгрывавшуюся перед ним, не первый раз уже видимую и слышимую, семейную сцену, имевшую место быть обычно в начале Весны.

– Гера! – с мольбой обратился отец к дочери. – Я прошу тебя, пока еще есть время – не бросай нас, не делай несчастными, не губи хотя бы Лею! Ведь, если ты сделаешь, то, что задумала, через четыре Весны Лея сделает тоже самое, и я останусь без любимых дочерей, а твои несчастные братья – без любимых сестер!

– Слушай, папа! – словно бы совершенно не слыша то, о чем он только что говорил с такой горячей мольбой, обращаясь к ней в коленопреклоненной позе, произнесла Гера: – Ты случайно не знаешь, что поделывает сейчас несчастный Парсинг?!