Прошел час, а на экзаменационном листе Джона не появилось ни одной членораздельной фразы. Студенты один за другим беседовали с Солонцем и вполне счастливыми покидали аудиторию. Постепенно приближалась очередь Джона. Вскоре он услышал свою фамилию, поднялся и сомнамбулической походкой направился к столу экзаменатора или, может быть, экзекутора.

Как ни странно, между ними началась довольно оживленная беседа, смысл которой постоянно от Джона ускользал, словно бы его отделяла от Солонца густая полоса тумана, в которой безнадежно вязли любые звуки, блекли краски и гасились эмоции. Он очнулся вместе с заключительным вопросом Солонца, прозвучавшим холодно и сухо:

– Итак, последний шанс, Гаррисон – основное отличие фауны Аналаи от земной?!

Джон Гаррисон посмотрел на профессора взглядом жертвы инквизиции на своего палача. Лоб Джона покрылся вертикальными морщинами, где-то под сводами черепа что-то скрипнуло от адского умственного напряжения. Возможно, что это скрипнули сжавшиеся со страшной силой челюсти Джона. Бедняга смятенно смотрел на каменное лицо профессора Солонца и с нарастающим ужасом постепенно постигал ту непреложную и страшную истину, что ему пришел конец – он вчистую завалил Основы Космической Зоологии и автоматически исключался с пятого курса одного из самых престижных и знаменитых университетских факультетов мира.

– Вы свободны, Гаррисон! – отчеканил Солонц, – Надеюсь с вами больше никогда не увидеться.

Двухметровый Гаррисон медленно поднялся, машинальным движением пригладил густое каре светло-русых волос и, не произнеся ни слова, вышел из экзаменационной аудитории, сделавшейся его эшафотом. Двухчасовая пытка экзамена закончилась непоправимой полной катастрофой для студента – одним студентом стало меньше на свете. Сидевшие в аудитории и ждавшие своей очереди однокашники Джона проводили атлетически сложенную широкоплечую фигуру «срезавшегося» товарища сочувственными взглядами.

В коридоре Джона обступили с одним и тем же вопросом:

– Ну, как, Джон?!

Среди кругом обступивших его однокурсников, Джон заметил Марину Баклевски, смотревшую прямо ему в глаза виноватым сочувствующим взглядом. Джон криво усмехнулся персонально ей и вместо ответа, молча провел, вплотную сложенными двумя пальцами, поперек горла. Установилась гробовая тишина. Стройная темноволосая симпатяшка Марина, испытывавшая, видимо, большую неловкость и раскаяние за нелепую вчерашнюю ссору, неуверенно произнесла:

– Ты так-то не убивайся, Джо – может еще все обойдется…, – и быстро, негромко, так, чтобы ее никто ясно не расслышал, добавила: – Прости меня, дуру, за вчерашнее – я не хотела так…

– Может быть, и обойдется… Прощаю… – деревянным голосом произнес Джон и слабо улыбнулся Марине. Улыбка получилась не только слабой, но и печальной. Смысл этой печали угадывался легко – отличница и красавица Марина через неделю улетает проходить преддипломную практику на великолепную курортную планету под названием Сайинландж. И вместо Джона с ней полетит ублюдок Соколовский, а Джона жестокая судьба выметает прочь из университета в полную неизвестность, да к тому же еще неприятно связанную с сегодняшним утренним звонком из КМБ. Джон сжал огромные кулаки, испустил вздох отчаяния и быстро пошагал в сторону деканата. Марина больше не нашлась, что сказать ему в утешение. Ей тоже не хотелось лететь с Соколовским, но… увы…

… – Увы! … Мимо орбиты Плевы чересчур много проходит маршрутов пассажирских челноков, так что я ничего не могу гарантировать! – говоривший акклебатианин сокрушенно развел руками, растопырив при этом пальцы с такой силой, что эластичные кожистые перепонки между длинными массивными пальцами натянулись и потемнели.