Высокие и благородные души дона Гомеса, милостивой донны Риарио и ангелоликой Катрин, белые и стремительные, как чайки, всякий раз, когда я приходил на берег, рассаживались вокруг меня и, выкрикивая отрывистые «ыа, ыа…», рассказывали подробности своего последнего путешествия по морю. Порой мне казалось, что я слышу голос Катрин: «Ты напиши, напиши…» «Да, Катрин, я напишу, напишу!» – отвечал я. И неизменно, когда я отвечал согласием на голос моей возлюбленной, одна из чаек устремлялась в небо, и истошно крича «ыа-ыа», делала широкий торжественный круг надо мной.

Загружённый дни напролёт собственными планами, я не успел истратить любовь сердца целиком на маленькую Мари. Это заметил Господь. Не прошло и года, как у меня появилась внучка, крохотная Таис.

– Мари, разве ты была такой же крохой?! – воскликнул я, когда нам с Альберто разрешили войти в комнату роженицы.

– Папа, – улыбаясь до ушей вымученной улыбкой счастья, ответила мне Мария, – я была такая же, просто ты был тогда ещё маленький!

Альберто предложил назвать дочь Катрин в честь бабки, но я воспротивился. В моём сердце никак не умещалось две Катрин. Первая и единственная занимала всё пастбище моего сердца без остатка. А мне хотелось любить внучку совершенно особо. Мне казалось, что внутри меня начал образовываться самостоятельный орган – второе, вернее, третье сердце, предназначенное только для выражения зрелой прародительской любви. Мари, видя моё замешательство, изящно разрешила наши сомнения:

– Альберто, папа, посмотрите на календарь. Сегодня же день святой Таисии, мне так нравится это мудрое имя!

– «Таисия Египетская, V-ый век, значит – мудрая, плодородная…» – щурясь против яркого солнца, прочитал Альберто.

– Быть посему! – я облегчённо выдохнул, поцеловал Мари и удалился в кабинет, напевая на ходу «Таисия, Таис, Таи-йя и я!..»

Альберто служил старшим матросом на старом промысловом корабле «La amable Maria». Хозяин корабля дон Панчо подумывал о постройке нового судна, понимая, что время «Кроткой Марии» подходит к концу. На верфи в Аликанте он заложил новый корабль, постройка которого по расчётам должна была завершиться через год.

В приподнятом настроении дон Панчо заключил контракт на морской транзит в кипрский Лимассол какого-то сельскохозяйственного груза. В это последнее плавание «Марии» он решил отправиться сам и пригласил в команду на правах почётных гостей многих отслуживших ему верой и правдой матросов.

Более того, двенадцать кают, предназначенные для коммерческих пассажиров, он бесплатно отдал для родственников основной команды корабля. Этим обстоятельством воспользовался Альберто и «на правах старшего матроса» испросил у дона Панчо разрешение взять в плавание Марию. «Что ж, Мария на „Марии“ – это добрый знак!» – ответил дон Панчо.

Мари была в восторге от возможности поучаствовать в предстоящем путешествии и пересечь Средиземное море на знаменитом корабле дона Панчо. Она даже полагала взять в плавание малышку Таю, но я воспротивился, сказав с усмешкой: «Нет уж, внучку на волю волн я не отпущу!»

Зачем я так неосторожно пошутил, ведь та малая мудрость, которую мне довелось приобрести ценой жестоких лишений и уроков Божественной Воли, научила меня не бросать слова на ветер? Поспешно высказанные мысли (то первое, что приходит в голову) частенько становятся лукавой импровизацией нашей свободной воли.

Разве можно шутить с морем? Оно не понимает житейской схоластики. Для среды, не знающей лукавства, сказанное обретает силу руководства к действию. Мы можем двояко понимать происходящее. Море – никогда…