Локки отложил ложку и серьезно посмотрел в глаза коменданта:

– Я родился в Сумеречном Лесу, отца я совершенно не помню. Мы с матерью жили в стороне от поселений, на берегу озера. Местные обходили наш дом стороной. Мне было всего пять лет, когда мать привела меня в замок сенешаля, о чем-то поговорила с ним, а потом оставила меня ему и ушла. У меня в памяти остались ее белокурые волосы, зеленые глаза и красный плащ. У Джоэла Стилла, нашего нынешнего сенешаля, никогда не было ни жены, ни детей, но ко мне он относился с большой теплотой, хотя, в обучении был не менее строг, чем с другими учениками и воинами. Стилл никогда не рассказывал о себе, или о моей семье, но от одного старого воина я узнал, что сам сенешаль был родом из глубины Сумеречного Леса. И этот же старик, будто бы, узнал мою мать. Он видел ее в той же деревне, откуда был родом сам Стилл. Старик не любил рассказывать о том, что произошло в той деревне, сказал только, что там погиб прежний сенешаль, и воины выбрали Джоэла Стилла своим новым предводителем. Под впечатлением рассказа, я однажды спросил Джоэла, не он ли мой отец, на что тот со всей твердостью ответил, что нет. А перед моим отъездом сообщил, что моя мать когда-то была его невестой, и он, в память о прошлом, обещал ей обо мне позаботиться.

Комендант потер нахмуренный лоб, заглянул юноше в глаза и спросил:

– И ты не помнишь, чтобы твоя мать изменялась?

Локки вернул ему не менее твердый взгляд:

– Не помню, чтобы я или моя мать когда-либо изменялись. Но я могу чувствовать присутствие изменяющихся. И не только это. В Школе Менестрелей говорили, что у меня, редкий по силе, дар певца, но даже лучшие из тамошних специалистов не смогли разгадать того, что творится с моим сознанием.

– Так ты – менестрель? – удивленно вскинув брови, воскликнул его собеседник.

– Полного круга! – с гордостью заявил юноша, и, вскрыв потайной кармашек на куртке, достал оттуда цепочку с золотым медальоном.

Комендант принял из его рук медальон с выгравированным на нем именем, но на его лице недоверие смешивалось с восхищением.

– И в том футляре – инструмент, на котором ты играешь? – указал он на объемистый мешок из пропитанной воском кожи, стоявший рядом с дверью. – А я-то не мог понять, зачем тебе столько пожитков в дороге!

– Там флейрис! – дрогнувшим голосом сообщил Локки, скользнув взглядом по футляру.

К своей радости он понял, что швы по-прежнему замазаны воском, и герметичность не нарушена. И тут же вспомнил, что тонкое обоняние начальника замковой стражи дало бы ему знать, если бы внутри футляра находилось оружие, яды или что-то еще, вызывавшее опасения. А так, он должен был только почувствовать запах дерева и кожи.

– Я не хотел бы распаковывать ее, прежде чем не закончится дождь! – умоляюще взглянув на коменданта, промолвил Локки. – Если она промокнет, я не смогу ее настроить, как минимум месяц! А я хотел бы показать герцогу, на что я способен, как можно скорее.

Тут его усталое сознание окончательно прояснилось, и юноша вспомнил, зачем так торопился сегодня в замок. Локки снова повернулся к начальнику стражи и промолвил, вложив в свои слова максимум убежденности, на которую был способен:

– И я хотел бы попасть к герцогу еще до рассвета!

Комендант с сомнением покачал головой:

– Вряд ли, это возможно! У герцога сегодня большой прием, посвященный Великому Противостоянию, в замке собралась уйма влиятельных гостей, он едва ли выкроит для тебя время.

Локки отчаянно затряс головой, вспомнив волну дурного предчувствия, окатившую его, когда он вступил в город.

– В вашем ближнем городе что-то очень неладно, там страсти кипят, как в бурлящем котле! И что-то очень недоброе наблюдает за дорогой к замку, я чувствовал, что за мной следят, пока не пошел сильный дождь. И я не сумел обнаружить или опознать недоброжелателя, а такого со мной давно не случалось! – дрожащим от волнения голосом промолвил юноша.