Врачи маме моей объясняют – она вместе со мной в больницу поехала, – а мама понять ничего не может. Её спрашивают, делала ли она мне заморозку или ещё что, она отрицает. Ничего не делали, вызвали скорую, ждали почти час, если не больше, но всё обошлось. Врачи не верят и продолжают её выпытывать. Тогда мама и вспомнила, что бабушка помолилась и меня святой водой окропила. Больше ничего не делали. С тех пор мама моя и в храм стала ходить, и причащаться регулярно, а вскоре и службу в райкоме оставила, перешла в школу.

Я тогда ещё не всё понимал, да и молодой был, а как в армию попал, убедился в силе материнской молитвы и помощи Божией по этой молитве. Благодаря этой помощи я сколько раз от смерти уходил, да и многие ребята тоже. Помню, как пронесло меня мимо преисподней в очередной раз, написал я домой, а мама мне отвечает, что видела меня в этот день во сне. Будто вернулся я домой в цинковом гробу, а бабушка перекрестила меня, и восстал я из гроба.

– Ты что-то начал про войну рассказывать, да переметнулся, – напомнил Вольдемар.

– Ну да, – продолжал Виктор. – Зачищаем мы, значит, этот кишлак. Я подхожу к очередной калитке, толкаю её – заперта. Стучу ещё раз – никакого шевеления. Пришлось вышибать калитку. И тут слышу характерный щелчок! Значит, растяжка. Отпрыгнул на пару шагов назад и прижался к земле. Взрыв!.. Дом загорелся, а из соседнего по мне пулемёт заговорил. Я лежу, встать не могу, потому что сразу скосит. И вообще не шевелюсь, может, подумает, что я жмурик уже, и прекратит стрельбу. Но не прекращает. Пули уже по загривку царапать начали…

И тут жахнуло из танка, огневую точку в клочья разнесло. На меня упали ошмётки от разрушенного дувала и… человеческая голова. С бородой. А глаза ещё открыты. Валяется рядом со мной в пыли, а зенки на меня уставились. Меня всего затрясло, как от лихоманки, хочется закурить, но не могу ни одним членом пошевелить. Зубы стучат, коленки дрыгаются, пот прошибает, в зобу дыхание спёрло, хорошо, что ещё не обос***ся…

Смотрю, сзади подошли ребята, в подошву меня пнули на всякий случай, я голову поднимаю, а они смеются. «Вставай, мол, а то простудишься». И тут взрыв! Какой-то моджахед недобитый пустил гранату. Меня осколком задело по щеке, а Саньку прямо в сердце. С душой в момент расстался. Даже крикнуть не успел, так и отлетела душа его в небесные чертоги.

Мы, кто был рядом, опрометью бросились назад, добегаем до своей колонны и кричим, что в кишлаке засели моджахеды. Комбат наш вызывает «вертушки», через несколько минут началась ковровая бомбардировка. Крошим всё подряд, из танков добиваем всё, что не смогли вертолёты уничтожить. «Духи» ещё откуда-то сопротивляются, постреливают, но на каждый их выстрел мы отвечаем снарядом. В шуме уже не разобрать, где свои, а где чужие. Пока патроны и снаряды под ноль не расстреляли, продолжалась эта кровавая баня.

Когда всё стихло, мы ещё раз прочесали кишлак, вернее то, что от него осталось. Подобрали Санька и ещё двоих ребят, что погибли в перестрелке. А местных даже трогать не стали, не то что хоронить. Пусть свои хоронят. Уложили «двухсотых» в один БТР и отправились домой. Нас сопровождали «вертушки», поэтому страха уже не было, хотя и боеприпасов тоже.

Как вернулись в часть, меня сразу вызывает замполит. Повезло ему, что у меня ни одного патрона в «калаше» не осталось, а то бы последний ему промеж ушей засадил, твари.

– За что ты его так? – хотя вопрос мой был явно «китайский». На месте Виктора, можно не сомневаться, что я бы поступил точно так же. Да и любой бы на его месте.