До сих пор инцидент не представлял ничего особенного, хотя Клюге был не тактичен в своем решении. Но далее появляется элемент загадочности. Гудериан в течение всего дня объезжал передовые части и узнал о приказе из 4-й армии, только когда прибыл в штаб Вебера во второй половине дня. Он ничего не упоминает о состоявшемся между ними разговоре, и узнать об этом больше неоткуда, так как Вебер был смертельно ранен спустя неделю. Однако, когда Гудериан наконец ночью прибыл на свой командный пункт, он «немедленно послал сообщение в 4-ю армию о том, что при передаче приказов в 17-ю дивизию произошел сбой; часть дивизии не получила приказа остаться на фронте окружения и из-за этого вышла в направлении Борисова… Было слишком поздно что-либо сделать».

Реакция штаба Клюге была мгновенной – вызов явиться лично в 8:00 утра на следующее утро. Гудериан рассказывает, что он был «призван к ответу», а учитывая, что Клюге еще и бушевал на тему «заговора генералов» (такой же «сбой» был ранее и в группе Гота) и грозил ему военным судом, никак не скажешь, что Гудериан сгустил краски.

В результате передовые диспозиции не изменились, и ни силы вокруг Слонимского очага сопротивления, ни ударная сила левого фланга Гудериана не оказались достаточными. 3 июля весь день шли дожди, и движение вперед остановилось. Вскоре начали накапливаться данные о том, что русские намереваются сражаться за Днепр. 6 июля большие русские силы оттеснили назад 10-ю моторизованную и кавалерийскую дивизии от Жлобина и отразили попытку 3-й танковой армии взять штурмом Рогачев. На следующий день началось неистовое давление на левый фланг; 17-я танковая дивизия была выброшена из Сенно.

Но Гудериана это не останавливало. Оживление русских сил вызывало большую необходимость, считал он, форсировать Днепр как можно скорее. Вместо того чтобы убрать свои фланги, он стянул их. 17-й танковой и 10-й моторизованной дивизиям было приказано «выйти из боя» и лишь держать противника «под наблюдением». Планы Гудериана потерпели еще одну неудачу, когда эсэсовская дивизия «Рейх» понесла тяжелые потери в попытке захватить мосты у Могилева – прямо в центре фронта танковой группы. Но даже это не остановило Гудериана, и, обнаружив слабые места у Копыси и Шклова, он приготовился к переброске 47-го и 46-го танковых корпусов через реку.

К этому времени не только Клюге был встревожен. Гальдер записал, что «каждый [в ОКХ] соперничает за честь рассказать самые леденящие кровь сведения о количестве русских сил [за танковой группой в Припятских болотах]. Тут первыми идут люди из радиоразведки, которые уверяют, что там находятся три бронетанковых корпуса и два стрелковых». Другим беспокоящим признаком было усиливавшееся сосредоточение войск под Брянском и Орлом и то, что оставшиеся советские истребители, по-видимому, целиком направлены на защиту этих железнодорожных узлов.

День 9 июля был отмечен «крайне раздражительными разговорами». Клюге прилетел в штаб Гудериана на рассвете и «приказал прекратить операцию [т. е. переправу через Днепр] и остановить войска до прибытия пехоты». Гудериан возражал, что его подготовка «зашла слишком далеко, чтобы ее отменять». Он продолжал настаивать, что «…эта операция решит русскую кампанию в этом же году, если это решение вообще возможно».

После долгих споров удалось убедить Клюге, и он согласился. Но нет сомнений в том, что он дал понять своему подчиненному, что дело идет о «теперь – или никогда»; своевольному генералу нельзя было позволять другого такого шанса. В конце разговора он произнес свое знаменитое суждение о тактике Гудериана: