Чуть начало вечереть, как девки загнали её в шатёр, куда натаскали всяких украшений побогаче, и велели не высовывать носа, мол, не положено, нельзя, чтобы жених видел её. Чарген невесело усмехнулась, но спорить не стала.

– Ай моя изумрудная, ай моя брульянтовая, – вертелись вокруг неё. – Как нарядим, как расчешем, будешь сиять ярче золота, ай, дэвлалэ, тащите серьги, чертовки клятые, и смотрите, не желайте каменьев–то. Не каждый день ясный баро женится! Ну–ну, покажись, невестушка, давай–ка распускай косы свои, ай какие ониксовые, как буйная речка…

Весь вечер Чарген одевали, раздевали, потом снова одевали, причёсывали, вплетали в волосы полевые травы, монеты, каменья, совали ей тяжёлые серьги под нос, и все – разных цветов, медные серебряные, золотистые, с жемчугом и без.

– Да куда, сучьё, жемчуг–то?! – закричала старая цыганка. – Его к разлуке дарят, дуры, ой, дэвлэса, что делается! Неужели вы нашему баро свадьбу сорвать хотите?!

Чарген тяжело вздохнула и отложила злосчастные серьги подальше вместе с белёсым монистом. Цыганки тут же запричитали, мол, помилуй, матерь, ничего дурного не хотели – что подвернулось под руку, то и подарили. Саму невесту, разумеется, никто не спрашивал, да и ей было всё равно, во что и как наряжаться, лишь бы таборные остались довольны и меньше болтали.

Иной раз она норовила выглянуть из шатра, но толпа цыганок мигом останавливала её, повторяя, что не велено, иначе беды не миновать. Они же, к слову, и сунули ей в руки серебристую монету.

– Да смотри, не потеряй, красавица, – повторяли постоянно. – Иначе от нечисти не откупишься. Знаешь ведь, яхонтовая, да? Обронить надыть, чтоб жилось веселее, а детишек – детишек! – было побольше.

– Смотри, что мелешь, дурёха! – вскричала другая цыганка. – Пусть девок Бог даёт, а то не будет Мирче покоя.

– А я тебе давно говорила, что этот конокрад клятый доиграется, – фыркнула та в ответ, вынув трубку. – У отца свадьба, а он шляется абы где, вот ведь Каин, ну!

Услышав знакомое имя, Чарген замерла и побледнела. Мирча… Она сжала зубы до боли, чтобы не расплакаться. Нет–нет–нет, не будет Зурал ей хозяином, а если надумает чего, то она вырвется, исцарапает ему все руки, вылетит из шатра и с буйным ветром понесётся к перелеску, а оттуда – в речную воду, и поминай как звали.

– Пляшут кони к раааадости, – завыл кто–то снаружи. – Скоро свадьба слааадится…

Песня разлилась волной. Незанятые девки подхватили слова – и началось. Сама Чарген уже была наряжена и причёсана, но из шатра её по–прежнему не выпускали – цыганки с нетерпением ждали появления Зурала. По старому обычаю барон должен явиться к невестиному дому и сторговать её, выплатив родителям щедрый откуп. Что правда, родителей у Чарген не было, поэтому их роль охотно взяли на себя таборные цыганки. Они долго возились с девкой, называли её самой дорогой на свете, и улыбались, предвкушая большой навар. Не станет же их барон скупиться!

– Молодой идёт, молодой идёт! – заголосили впереди, и Чарген тут же затолкали вглубь шатра. Цыганки выстроились перед ней в несколько рядов, пряча невесту за пёстрыми одеждами. Казалось, собрались все – от девочек до старых баб, которые, несмотря на морщины, горделиво выпячивали грудь и усмехались.

Чарген едва слышно хлюпала носом. Совсем скоро одна неволя сменится другой. Девки шушукались, а после завыли во все горла:

– Отдавай выкуп! Выкуп! Мешок монет, великий баро, а ли невеста не люба, а? Ну давай: мешок за красу, мешок за молодость, брульянтовый наш. Сам золотую выбрал. А волосы видел какие, а? Густые, пышные, как чёрная речка. За такие волосы ещё мешок положено. И серьги! Как это – нет?! Кто ж так делает, баро?! Давай ещё плати, не скупись, как барышник базарный!