Играть в нашем доме дети могли не более часа. Ровно через час детские нервы не выдерживали взрослых чувств. Вся любовь: все восхищения, придыхания, обожания заканчивались, и влюблённая парочка, вцепившись с двух сторон в какую-нибудь игрушку, покраснев от натуги, начинала истошно визжать. Молодые мамы, успокаивая детей, растаскивали их по углам с увещеваниями и подзатыльниками.

Но всё было тщетно. Сердца этих двоих не выдерживали любви, и, не выдерживая, не понимая, что с нею делать, обращали её в ненависть.

Эти ненависть и любовь были вполне настоящими и требовали много сил! И потому мамам никогда не удавалось всласть поболтать или угостить друг друга чем-то свежеприготовленным и потому аппетитно пахнущим. Тарелки с едой оставались нетронутыми, а на лестнице периодически слышался рёв утаскиваемой под мышкой Сони и её хриплые вопли и рыдания.

Детей приходилось постоянно разводить, им нужна была передышка, чтобы набраться сил для новой встречи. Дверь за Соней и её мамой гулко захлопывалась, и Андрюша в одночасье вдруг понимал, что жизнь кончилась, счастье кончилось, и виной всему был он, да именно он!

И зачем ему понадобилась эта ржавая машинка, которая уже две недели валялась у стены под кроватью? А теперь, а теперь… Глаза его расширялись, зрачки становились бесцветными. Как же так? Как же?.. Но плакать от любви он ещё не научился.

Любовь Ивановна, сорокалетняя бабушка, ещё настолько молодая, что и молодиться не стоило, поставила чемодан под глянцевой магнолией и сладко вдохнула субтропические запахи прибатумского Зелёного мыса.

Четырёхлетний внучек Костик, присев ей на босоножки, с интересом разглядывал будущее жилище. Путёвка была всего на две недели, и поэтому хотелось поскорее отогреться после холодного Питера, всё успеть, всем надышаться…

Лейла, хозяйка съёмного жилья, по внешней лестнице провела квартирантов на второй этаж в светлую комнату со сводчатыми потолками и широко распахнутым окном. Вьющиеся розы опутывали весь внутренний дворик и гирляндами свешивались с забора до самой земли. А прямо под подоконником гуляли индюки и цисарки, гортанно, совсем по-кавказки, общаясь меж собой.

Пока Любовь Ивановна разглядывала рай за окном, Костик затолкал чемодан под низкий прикроватный столик, конечно же, свалив с него замысловатую керамическую вазу, которая тут же раскололась на несколько увесистых кусков.

Хозяйка немедля заглянула в комнату.

– Простите, мы сегодня же купим новую, – смутилась бабушка, отвесив внуку символический подзатыльник.

Лейла молча принесла веник и совок.

Переодевшись, провинившееся семейство отправилось в ближайший универмаг за новой вазой. Слава богу, таких там было предостаточно, причём, всех видов и расцветок. Пока Любовь Ивановна оплачивала покупку, Костик обнаружил на входной двери что-то невообразимое – огромного, с воробья величиной, мохнатого белесого мотылька. Не раздумывая, он схватил его и крепко зажал в ладошке.

Бабушка заметила его добычу только на подходе к дому, хотела отобрать, вдруг укусит, но расцепить пальцы малыша не представлялось никакой возможности.

Полу задушенного мотылька он выпустил только на площадке лестницы у своей двери и тут же начал усердно подталкивать бедолагу к краю верхней ступеньки удачно подвернувшейся обувной ложкой:

– Лети, дулашка!

Дверь соседней комнаты приоткрылась, и на пороге возник мужчина под пятьдесят, в очках, со светло русыми волосами, стянутыми на затылке в почти девчоночий хвостик.

– Надо же, весь в белом. Бородка. Нос кверху. Прибалтиец, наверно… – отметила про себя Люба, – знаем таких, «плавали»…