– Уверен?

– Голову на отсечение.

– Слушай, что у тебя за выражения? Зубом поручаешься, теперь вот головой, – поморщился Странников. – Думаешь, так всё и прокатит? А если я возьму вот и потребую другого наказания твоему герою?

Турин так и застыл:

– Ковригину?

– Отдай его мне, – вдруг попросил секретарь. – Коль он жизнь мне спас, пусть и раскручивает всё остальное, что заварил. Мы с тобой версии строим, головы ломаем, пусть он это делает. Меня охраняет, а заодно вынюхивает.

– А Опущенников?

– Его посвящать нельзя.

– А с причиной перевода как?

– Какого ещё перевода? – зло дёрнулся секретарь. – Агент твой зарвался, приставал на улице к солидным гражданам без оснований… Ты его за это под арестом держишь?

– Извиняюсь. Не сообразил сразу. Но я его наказал, а вы в губком возьмёте… Как понимать?

– Пустяки. Набирайся мудрости. Он заявление тебе подаст, а у меня нехватка шофёров. Мне машину прислали на днях. Стоит, пылится. Мейнц уже представлял свои кандидатуры. Управлять-то умеет машиной твой знаменитый Ковригин?

– Ради этого научится, – опустил голову Турин, пряча ликующие глаза. – Только у меня встречное, так сказать, предложение, Василий Петрович.

– Валяй.

– Ковригин у вас сразу засветится. Мейнца вашего я знаю, проницательный гусь.

– Орготдел!

– Не поможете ли ещё одним человечком? Он на все руки, хоть двор мести, хоть трубы чистить, и к тому же приметен. На него сразу все станут пялиться, а Ковригин незаметно тихим сапом приживётся.

– Не калека, случаем? – поморщился Странников. – У меня, брат, подбор! Требования к кадрам.

– Свой в доску! – улыбнулся Турин. – Бывший боец интернациональной бригады. Он у меня в шикарном кабаке тише воды ниже травы, вынюхивает, что на самом дне делается.

– К себе что не берёшь?

– На особом положении.

– Ну, надеюсь, не африканец? А то мои бабы разбегутся.

– Китаец. Но у него давно русская фамилия и по-нашему шпарит – не отличить.

– Ну, не знаю…

– Им с Ковригиным вместе легче будет, – упрашивал Турин. – А сыграют они роли, будь спок.

– Опять ты за свой жаргон. Не переделать тебя, Турин.

– Я постараюсь, Василий Петрович. И передайте товарищу Задову, билетики его жду с нетерпением.

– Погоди, Василий Евлампиевич, – доверительно обратился секретарь к Турину, глаза отвел, чувствовалось, что неприятный разговор затеял напоследок, – задержись… Я тут, заинтересовавшись твоей персоной, поручил заворготделом товарищу Мейнцу подобрать материалы… Так сказать, в биографии твоей покопаться…

Турин застыл, не мигая. Странников словно клещами вытаскивал из себя каждую фразу:

– Ты не обижайся, будто не доверяю тебе или подозреваю в чём-то. Есть у моего Мейнца возможность, не привлекая, так сказать, чужих глаз… В общем, понимаешь… Помнишь разговор наш про опыт некоего француза воров в уголовном сыске использовать для бо́льшего, так сказать, успеха? Кто тебя надоумил про то?

Турин хмыкнул зло, расплылся в деланной хитровато-легкомысленной улыбке:

– Машину же обмывали, Василий Петрович. Бесценный подарок милицейскому розыску с вашего плеча! Самому стыдно до сих пор, прихватил тогда лишка́, ну и болтал спьяну. Сам, ей-богу, не помню.

– Ты меня за лоха не держи! – грубо одёрнул его Странников. – Раз спрашиваю, значит, заинтересовался я не просто так.

– Ваш Мейнц давно уже принюхивается к розыскному отделу. Особенно как Легкодимовым там запахло. Не там контру ищет, а не знает – подскажу.

– Отвечать будешь?

– Кто же вас интересует конкретно, товарищ секретарь губкома? – задиристо, но стараясь сдерживаться, пробурчал Турин. – Каторжник Эжен Видок, на котором клейма негде ставить было, когда в 1810 году сам он заявился в полицейскую префектуру Парижа и, проклиная прошлую жизнь, предложил способ избавить город от кишащих уголовников? Так он умер давно.