Вот и ходит Секретный в комбатах, не заслуживая этого. Прозвище он заработал тоже благодаря своей дурости. Должны им в эту батарею были поставить новейшую технику, вроде бы какие-то специальные, очень легкие пушки на автомобильном ходу, чтобы они аж летали и конников-разведчиков поддерживали огнем, когда нужно. Что это были за пушки, так никто и не узнал. Иголкин и будущие командиры орудий в секретной части под надзором особого отдела сидели и зубрили, после чего у них конспекты и брошюрки забирали и прятали. А вышло как – эти новые пушки не дали, а поставили четыре обычных полковых пушки, каких в дивизии много, и обычные же полуторки. Чтобы НАЗы не плелись, щадя не приспособленную к мехтяге ходовую часть пушки, а ездили нормально, то сделали из досок направляющие и вкатывали их в кузов машины. Тогда пушка едет с той скоростью, что мотор выжимает, только расчет дважды гимнастикой занимается – пушку то в кузов, то обратно. Ну, а Иголкин заработал такое прозвище, потому как аж раздувался от гордости, что ему эти пушки доверили (можно подумать, за какие-то его личные достижения), и таинственно намекал, что вот, дескать, ему доверили секретную технику и только ему, и он даже сказать не может, что за страшные тайны знает… Тьфу, пудоросток!

Николай Семенович свое отношение к Иголкину не счел нужным маскировать, благодаря чему тот тоже испытывал к начальству чувства, далекие от любви. И, буквально не отходя от кассы, Николай Семенович дал возможность комбату перевести чувство личной неприязни в политическую плоскость.

Ибо наш герой был озадачен вопросом григоро-бригадировцев про то, когда будет построен социализм в СССР. Правильный ответ звучал так, что он уже построен. В основном. Этого было вполне достаточно, если дискуссия не шла в столь почтенном учебном заведении типа Коммунистического университета имени Я. М. Свердлова или на пленуме ЦК. Там можно было влезть в детали, упоминая то, что именно говорил Ленин, а что говорил Фольмар, и кто, когда и как изменил своим прежним взглядам. Возможно было просто сказать, что товарищ из Григоро-Бригадировского района политически незрел и задает вопросы, на которые уже дан исчерпывающий ответ. Не хватало еще того, чтобы он сомневался в том, что солнце завтра встанет на востоке, и дети берутся не из… оттуда.

Николай Семенович в тот момент пребывал в состоянии, противоположном тому, о чем постулировал, когда вещал: «Будь всегда готов ко всему, не жди, что враг будет с тобой плясать, как девка в хороводе». Ну да, быть всегда на высоте сложновато, поэтому он и заявил, что до этого еще не скоро, потому как надо сильно изменить сознание людей, а пока это не произойдет, о построении социализма говорить рано. Или как-то в этом роде, но с тем же смыслом.

А вот это уже сильно напоминало троцкистскую ересь по данному вопросу, что для члена партии нехорошо пахло. За такое можно было и исключение из рядов заработать и другие неприятные вещи, проистекающие из исключения. Потому Иголкин мысленно потер руки и сделал зарубку в памяти. Как воспользоваться этим проляпсусом, он еще не решил, но делать это непременно придется.

А Николай Семенович, подобно вольноопределяющемуся Мареку, возгордился от ниспосланного небесами ревматизма и оборзел, выражаясь более поздними терминами, от собственной не… сравненности. И, подобно этому литературному герою, понес свой «Кранкенбух» дальше.

Следующим актом «кранкенбухизма» стал политический спор с одной дамочкой с перчаточной фабрики. Сие предприятие было одним из шефствующих над дивизией и делало много хорошего (и остальные шефы тоже). Шефы материально помогали дивизии, организовывали концерты самодеятельности, плюс многие товарищи, увольняясь в запас, могли рассчитывать на хорошее место, трудоустраиваясь на эту фабрику. Безработицы в стране уже не было, но вот рабочие места были очень разные. Потому заедаться с представителями по пустяковому поводу – это было опять же «кранкенбухизмом», то бишь ненужной бравадой во вред себе.